Deng Ming-Dao
Шрифт:
Сайхун целиком отдался новому занятию. Его ноги напрягались и расслаблялись с завидной регулярностью, мышцы живота сокращались и вздувались буграми при каждом ударе весел. Мышцы спины тянулись приятно и упруго, словно испытывая себя в схватке с плотной водой; руки вибрировали, приятно наполняясь разогнавшейся кровью.
Вскоре Сайхун заметил, что дыхание также подчиняется общему ритму движения. По крайней мере в своем физическом проявлении, гребля оказалась ничуть не хуже цигун, которым Сайхун продолжал регулярно заниматься. Физическое напряжение наполняло легкие чистым и сладким воздухом, приятно щекотало нервы. Он чувствовал, как расширяются кровеносные сосуды в его теле. Кому нужны
Водная гладь была спокойной, благостной. Он посмотрел, как за кормой удаляется череда пузырьков. Абстрактные линии и изгибы возмущенной воды кипели несколько мгновений, а потом растворялись во всеобщем спокойствии. Подобно Дао, которое показывало на поверхности одну свою грань лишь затем, чтобы в следующее мгновение навсегда погрузить ее вглубь, движения его лодки были постоянными, но всегда меняющимися. Каждое мгновение лодка возникала из небытия лишь затем, чтобы в следующую секунду вернуться в никуда.
; Через некоторое время Сайхун почувствовал, что его тело начинает идеально смешиваться с движением лодки, с мягким покачиванием воды, с легким волнением на озере. Он вспомнил слова своего учителя: жизнь – это колебание. В жизни было созидание и разрушение; в жизни было движение. Он должен был слиться с этой жизнью точно так же, как это удалось ему сейчас.
Грести на лодке оказалось совсем просто: это была просто гребля, а значит – это был совершенный даосизм. И он греб вперед, раз за разом налегая на весла.
Постепенно его охватило спокойствие. «Проникни в неподвижность». Эти два слова представляли собой одну из самых священных мантр в даосизме. Сайхун заметил, что его движения исподволь повторяют ритм этой мантры. Весла вновь и вновь опускались в воду. Они поднимались и опускались, поднимались и опускались…
Он подумал, что уже давно не медитировал. Да и как бы ему это удалось, если он все время работает и живет в «Саду лотоса»? Сейчас же он вдруг осознал, что погружается в уже знакомое состояние медитации. Каким-то образом внешние ощущения от гребли на озере нашли внутреннее отражение в нем. Его внешние чувства успокоились и замерли; он почувствовал, что смотрит внутрь себя. Безусловно, его глаза продолжали видеть – но его разум переключился лишь на созерцание. Постепенно его разум успокоился, и тогда из тишины возникла душа прекрасная и чистая.
Чувствуя внутри девственно прекрасный, сверкающий дух, Сайхун достиг противоположного берега. Он вытащил лодку на песок и направился в чащу. Сайхуну всегда нравились леса. Может быть, размышлял он, когда-то в прошлой жизни он был лесным жителем. Но каким бы ни было объяснение, он знал, что ощущение нетронутой земли под ступнями доставляет ему величайшее наслаждение, а красота окружающих деревьев дает ощущение безопасности.
И Сайхун вновь подумал: каким же наивным он был, когда впервые приехал в США! Он ожидал здесь встретить ирокезов и сиу, охотников и ковбоев. Он мечтал о лесах, спускающихся к самой водной глади. Разве мог он тогда знать, что Америка была страной, навсегда распрощавшейся со своим прошлым? В Китае никакая эволюция не могла заставить людей отбросить старое. Люди старались жить в основном так, как жили их предки. Америке же еще и двух столетий не исполнилось. В Китае существовали древние роды, гильдии, рестораны, методы земледелия и школы живописи, начало которым было положено задолго до открытия, сделанного Колумбом. Тогда Сайхун не мог себе даже представить, насколько быстро и тщательно изменяется все в этой далекой заокеанской стране.
В лесу было тихо. Солнечный свет мягко пробивался через ветви. Повсюду слышалось пронзительное пение птиц. Слушая голоса маленьких птах, Сайхун вдруг вспомнил очень необычную песню. Это не было музыкой, предназначенной для развлечения, – песнь была мистическим творением, сложенным из священных слогов. Эту песнь могли бы понять люди, которых интересует мистическая история. Если человек окажется в определенном месте и исполнит эту песню, тогда стражи этих мест должны будут показать исполнителю, как выглядела местность в прошлом. Песня пронзит время – этот клубок из множества слоев – и глазам откроется былая красота. Это священнодейство немного напоминало искусство пустить воду вспять – вот какова была эта песня.
Сайхун пользовался этой песней в Китае. Для него история была не только тем, что можно почерпнуть в книгах, но почти непосредственное ощущение того, что увидел своими глазами. Он видел поэтов, воинов, Семерых Мудрецов из Бамбуковой Рощи. Он видел все это так же ясно, как вот эти деревья перед ним сейчас. Его учили, что время может течь в любом направлении. И сейчас он решил исполнить эту песню. Он мог бы начать учиться у природного мира прямо здесь, впитывая мягкие набеги ветра, ощущая девственную, незамутненную воду. Он мог бы заново открыть для себя здесь Дао.
Некоторое время Сайхун сидел, созерцал, полностью переключившись на священное внутри. Потом он поднялся и начал петь, аккомпанируя словам движениями и жестами. Внезапно ветер остановился. Замолкли птицы. Даже деревья задрожали, услышав его голос.
Сайхун с нетерпением прислушался: ничего.
Секунду он размышлял: правильно ли все сделано – в конце концов, он довольно давно не исполнял эту песню, хотя подобную мелодию забыть и непросто. Потом запел снова. Никакого ответа.
После третьей попытки он понял, что эта песня может жить только в Китае.
Огорченный и расстроенный, Сайхун повернул обратно к лодке. Он греб, направляясь к ожидавшим его друзьям и родственникам, но теперь понимал, что это была обыкновенная лодочная прогулка.
Глава тридцать четвертая Дитя мира
Б 1963 году Сайхун вернулся в Китай. Услышав, что он собирается на всеми любимую родину, многие передали ему красные пакетики с «деньгами счастья». И Большая миссис Ли, и дядюшка Фэн, и дядюшка Пун, и Старина Ли, даже Дьявол Ли – все передали ему что-то в дорогу. Сайхун был тронут: даже в Хуашань он не чувствовал такой поддержки и дружеского отношения. Он совершал эту поездку по просьбе Ван Цзыпина, к которому Правительство коммунистов всегда относилось с благосклонностью. Когда Мао Цзэдун пожелал улучшить здоровье народа с помощью боевых искусств, Ван, среди многих мастеров, получил приглашение продемонстрировать свои умения.
Ван Цзыпин тогда сопровождал премьера Чжоу Эньлая, совершавшего дипломатическую поездку в Бирму. У Сайхуна не было никаких сомнений, что лишь дипломатический опыт Чжоу заставил официальный Китай использовать боевые искусства в качестве средства укрепления международных отношений. Он подозревал, что в тайне Чжоу симпатизировал многим классическим искусствам, которые поначалу в пылу идеологических конфликтов начисто отвергались. Но вместе с тем, Чжоу никогда не выступал в поддержку кого-либо, если чувствовал нападки, – вместо этого он терпеливо дожидался момента, когда можно будет поднять людей на борьбу за идеалы, к которым он стремился. Храня в секрете свои истинные побуждения, никогда не демонстрируя свою привязанность к кому-либо, он оставлял людей в неведении до тех пор, пока проведенную им подпольную работу оказывалось уже невозможным остановить. Сайхун чувствовал, что за этим новым интересом к боевым искусствам – или, как их теперь называли на Западе, ушу – снова-таки стоит Чжоу. Приглашение имело все отличия, характерные для подпольных манипуляций премьера: Чжоу предпочитал стратегические приемы, которым были вынуждены аплодировать даже его враги. Улучшение здоровья народа оказалось благородным идеалом, с которым никто бы не смог поспорить.