Deng Ming-Dao
Шрифт:
Сайхун накапливал внутреннюю энергию, посылая ее все выше. Он осознавал растущую опасность – искушение проникнуть в сферы великой силы и огромных возможностей. Он заставил себя подниматься еще выше, в реалии, которые существуют выше сердца, туда, где внешний мир и земные ощущения теряют свой смысл и значение.
Повсюду царила неподвижность. Даже едва заметное внешнее движение могло нарушить этот зыбкий путь, порвать тонкую светящуюся нить. Наконец Сайхуну удалось прорваться через нижние врата черепа. Он коснулся Нефритового Стержня, проник в грот Лао-цзы, а потом его душа очутилась в океане золотого свечения. Он воспринял это свечение, словно жизнеутверждающее сияние солнца, как божественный огонь тысячи звезд; он охватил это свечение, растворился
Как же это просто! И какими заботливыми, словно старые, добрые тетушки, были его учителя! Раньше он считал их тупыми, скрытными и загадочными людьми, помешавшимися на идее собственной самореализации. Сейчас несмотря на всю их болтовню, они виделись ему душевными и сентиментальными старыми дураками, которые изо дня в день настойчиво указывали своим ученикам на совершенно очевидные вещи. Божественность и бессмертие заключены в каждом из нас, думал Сайхун. Это действительно Можно познать, «не выходя за двери».
Наверное, его учителя дошли до изнеможения, указывая то, что с их Точки зрения было таким же очевидным, как и кончик собственного носа. Теперь он видел все это. Теперь он понимал, что во всем мире нет ничего, что Могло бы сравниться с этим: ни боевых искусств, ни изящного фарфора, ни великих литературных произведений. Ни даже карьеры, славы и судьбы. Ничто не могло сравняться с мерцающим свечением жизненной силы.
Эта чистейшая энергия, эта квинтэссенция мужественности была жива, Она могла давать жизнь, создавать ее. В ней заключалось вдохновение; она "была тем первым толчком, который привел в движение всю вселенную. Это был тот первый луч, который рассек вечный мрак и создал все нынешнее бытие. Теперь этот луч молнией пронзил все его тело, проникая до Поля Созидания – к месту плодовитости. Он вспыхнул, словно теплый свет солнца, разбудив богатую почву души, омытую соками тела. Луч согрел плодородную долину внутри, и Сайхун понял, что со временем произойдет чудо рождения и появится Золотой Зародыш.
Слов недостаточно, чтобы описать всю красоту духовного свершения. Не хватает и чувств, которым не под силу передать глубокий смысл рождения. Сливаясь вместе, чтобы дать обычное потомство, мужчины и женщины переполняются священным страхом и удивлением. Насколько труднее понять рождение духовное, когда таинство зарождения жизни в нас служит для того, чтобы одновременно создавать и воспринимать! В конце концов, сдается и разум. Безусловно, не хватит сил и у этой смертной оболочки.
Всю нашу жизнь мы зависим от этого физического кокона. Мы любим этот сосуд из плоти и крови, это сложное средство передвижения. Этот кокон украшают и балуют, его разрушают болезни и насилие; он поддерживает свое существование, потребляя тела других существ; он вступает в соитие, иногда чистое, иногда грешное. В молодости мы восхищаемся его силой; в старости мы обвиняем наш собственный сосуд в предательстве. Но так или иначе, за время своей жизни мы убеждаемся, что заключены в тюрьму из постепенно разлагающейся груды мяса и костей.
Даосам удалось раскрыть потенциал человека. Они нашли, где сосредоточены людские силы и плодовитость. Они обнаружили способы трансформировать и направить эту жизнеспособность таким образом, дабы то, что было бессмертным всегда, – осколок духа, несущийся сквозь тысячелетия существования вселенной, – мог освободиться от своей физической оболочки. Сохранить физическое тело до того момента, когда бессмертная душа в целости и сохранности будет готова покинуть его, – вот в чем заключался смысл медитации Золотого Зародыша.
Он родился заново, познав рождение и созидание. Но жизнь без смерти ничего не стоит, и как раз в момент истинного познания жизни Сайхуну пришлось познать и смерть.
Стояла поздняя осень. Недавно прошло осеннее равноденствие. Три путника направлялись к Маошань, в провинцию Цзянсу. В горах монахи набрели на тихую, уединенную пещеру. Дважды в день, по утрам и вечерам, по горным ущельям и перевалам медленно катилась волна тумана. Словно атмосферный океан струился между скалами, закрывая от глаз происходившее внизу. Кроме трех монахов, других людей на этой одинокой вершине не было. Вокруг пели птицы, где-то неподалеку тихо журчал ручей, да легкий ветерок ласкал оголенные остовы деревьев. Сайхун взглянул на своих наставников: на лицах у стариков застыло выражение умиротворения.
– Скоро наступит час, – сказал Изящный Кувшин, – когда мы покинем ЭТОТ Мир.
– Кто знает, сколько времени мы бродили по этой пыльной земле, – добавил Хрустальный Источник. – Жаль, что ее очарование настолько хрупкое.
– Пойди вниз, в город, и купи съестного, – продолжил между тем Изящный Кувшин. – А потом приготовишь для нас погребальный костер.
Почтительно поклонившись, Сайхун послушно направился в город. На душе у него было неспокойно. На Хуашань он видел, как другие мастера покидают свое тело; ему даже приходилось быть одним из учеников, собравшихся для того, чтобы почтить одно из наиболее выдающихся свершений, доступных даосу. Но ни разу это не был его мастер-учитель, так что Сайхун не испытывал при этом особых переживаний. Теперь же, столкнувшись с неизбежным уходом Изящного Кувшина и Хрустального Источника, он запаниковал.
Два старых монаха собрались умирать. Несмотря на то что за всю свою жизнь Сайхун научился воспринимать обыкновенную смерть как обыкновенное изменение, а духовную смерть – как вознесение в высшие сферы сознания, его вдруг охватило чувство одиночества. Они собирались покинуть его, предоставив ему самому идти дальше, лишая его своих наставлений, которые всегда давали ему полную уверенность в правильности любого дозволенного мастером действия. Он даже привык к мысли о появлении в его жизни новых мастеров – фактически, он никогда не был свободен от подобной структуры отношений – даже его мятежные выходки были непосредственно связаны с определенным авторитетом, против которого он пытался восстать. Что же он будет делать без них? – не на шутку задумался Сайхун. Может, вернуться в Хуашань? Или в оперную труппу? К Ван Цзыпину? Ни один из вариантов не нравился ему, но инстинктивно он чувствовал: как бы ни сложилась дальнейшая жизнь, он всегда останется верен пути духовности. Все остальное было преходящим и непостоянным. Даже потом, когда Сайхун рубил дрова и складывал погребальный костер, он размышлял о том, что все созданное руками человека неизбежно обречено на окончание.
Утро назначенного стариками дня выдалось холодным и туманным. Они сидели в пещере и медитировали. Чувствуя приближение конца, Сайхун посмотрел на их фигуры в багровых отсветах костра. Изящный Кувшин, худой, но прямой, словно струна, выглядел более старым и морщинистым. В свете костра его тонкие седые волосы казались огненной шапкой,- зато глаза, как всегда, сверкали, словно прозрачные, загадочные алмазы. Хрустальный Источник смотрелся более по-земному. Он бесстрастно глядел куда-то сквозь вход в пещеру, сохраняя спокойный, даже героический облик. Сайхун снова поразился мысли, что буквально через несколько часов оба старика будут мертвы, и задумался, что они чувствуют, созерцая свое путешествие в непознанное.
– Мудрый знает, как послать свою душу в великую пустоту, – прошептал Изящный Кувшин. – Он уже видел высшие планы бытия. Поэтому, когда наступает время смерти, он твердо нацеливает свой разум в то место, где он хочет оказаться потом. Тогда после смерти его душа отправится именно туда.
– Но у обыкновенного человека все три его сущности оказываются распыленными, -продолжил Хрустальный Источник. – Они снова вовлекаются в бесконечное вращение колеса жизни и опять возвращаются в новой форме – к сожалению, снова в этот земной ад. Не забывай о необходимости совершенствоваться, ибо только так ты сможешь освободиться от плана твоего смертного существования.