Деньги за путину
Шрифт:
Вечером ноги сами понесли его на рыббазу. И долго еще не решался он показаться на пирсе, где собрались отъезжающие. Подошел катер. Высоким хмельным голосом затянула песню Маня. Было грустно глядеть на этих рыбачек. У всех у них был одинокий вид. Савелий пробился сквозь чемоданы и рюкзаки, встал почти вплотную за спиной Илоны. Она, казалось, не спешила и все глядела вдоль берега, где курился еле приметный дымок рыболовецкого стана Шелегеды.
— Илона, — тихо шепнул Савелий.
Она резко обернулась. Широко и удивленно распахнулись ее глаза.
— Ты-ы! — Она на мгновение ткнулась в его плечо. — Ты просто молодчага!
Савелий никак не ожидал увидеть ее такой. Он подготовил себя к тому, чтобы распрощаться как можно беспечнее. Он и на рыббазу-то попал как бы случайно. И потому растерялся.
Сипло прогудел катер. Илона вдруг решительно обхватила его шею одной рукой и сильно почти по-мужски, поцеловала в губы, на короткий миг прижалась к щеке и резко отстранилась.
— Прости меня за все, ладно? Я, кажется, тебя люблю. Нет, не то говорю. Короче, напишу до востребования, — выпалила она одним махом.
— Милая… Я буду ждать. Я ведь тебя сам…
Когда катер отошел от пирса, Савелий вдруг заорал истошным голосом:
— Ило-она! Моя фамилия Водичка. Во-ди-чка.
Из рубки высунулось должностное лицо с рупором:
— Вода? Где вода? — И все на борту посмотрели себе под ноги.
— Это фамилия, фамилия. Илона, ты поняла? — кричал, надрываясь, Савелий.
Она стояла на носу и взмахивала косынкой.
Мрачный мужик не выдержал:
— Чего орешь как резаный? Там же двигателя. «Водичка». Э-эх!.. Чего тут только не насмотришься с этими вербованными!
Савелий еще некоторое время постоял на пирсе, проклиная свою судьбу и фамилию. Потом поплелся вдоль берега, фотоаппарат на длинном ремне болтался у самой земли, иногда задевая за кочки. Но Савелий этого не замечал.
Дни становились все короче, все промозглее. В палатке с вечера засвечивали фонарь, прозванный «племянником солнца». Все понемногу устали друг от друга, подолгу лежали на нарах, разглядывая хлопающий брезентовый потолок. Пропал сон даже у Омельчука, воображение его постоянно уносило к жарким пляжным пескам. Нестерпимо раздражительным стал Корецкий. Почему-то он не мог равнодушно слушать даже сообщения радиодикторов о точном времени. Если, скажем, «Спидола» вещала: «В столице сейчас четыре утра», то он непременно со злобой реагировал: «Да хоть десять!» А когда его подушка ошибочно оказалась на другой постели, что вообще-то было нередко, Корецкий достал авторучку и прямо на середине наволочки крупно вывел свои инициалы.
Один Витек продолжал невозмутимо философствовать на самые неожиданные темы. Однажды он толкнул Савелия в бок.
— А скажи-ка, земеля, как могут терпеть мужья актрис, когда те напропалую целуются с чужими мужиками? Можно сказать, на виду всей Советской страны и даже больше.
— Это искусство. Поцелуй, следовательно, получается не настоящий, — объяснял Савелий, хотя сам не мог представить, чтобы его Илонку даже ради искусства взял бы кто-нибудь да поцеловал.
Витек возмущался:
— Да как не настоящий! Я видел: аж кожа вокруг губ стягивается. Значит, настоящий. Не бревно ведь она…
— А думают они о другом, — не сдавался Савелий. — И поцелуй получается механический.
— Х-м! — недовольно бурчал Витек и отворачивался к стене.
Вдоль берега все чаще стали барражировать лодки рыбинспекции. На невода заглядывали редко, и то — попить чайку, проверить квитанции сданной продукции. Каждый бригадир на период путины одновременно являлся и нештатным рыбинспектором. Однако дошли слухи, что со второй бригады был пойман рыбак, пытавшийся унести ведро икры в город.
— Так и надо дураку? С ведром по берегу? Ха! — Витек от такой наглости даже подскочил на нарах.
— Действительно, куда ему столько? — наивно спросил Савелий.
— Для дела… «Куда»… В прошлую путину один икру припасал для «авторитетных» людей — так он их называл.
— Это как?
— Ну вот, например, руководителю эстрадного оркестра. Ты — икорку, а он тебя обещает научить играть на трубе; мастеру спорта — а тот в бассейн, пожалуйста, в любое время. Или, скажем, художнику, директору кинотеатра…
— Директору кинотеатра — понятно. А зачем художник?
Витек многозначительно поднял указательный палец:
— Рассуждаем так: зима долгая, поселок маленький, заняться вечером нечем. А у меня, говорит, — общество. Галстук на шею, штиблеты в сверточек — и в свет. Встречаюсь с культурными людьми, веду серьезные разговоры. Все руки жмут, мол, пожалуйста, то да се, кофеек с коньячком, покер… Умора!
Анимподист Дьячков в такие вечера замирал над книгой, то и дело бормотал:
— Точно, так и было на самом деле.
— О чем ты, Подя? — спрашивал кто-нибудь.
— Роман Рытхэу. О первом Ревкоме Чукотки. Здорово написано! На самом деле так было. Мне отец рассказывал.
— Прочти.
— Книга на чукотском.
— Переведи.
— Это долго, — и Дьячков своими словами пересказывал иные главы.
Антонишин оглядывал свою курсовую работу, тоже с интересом слушал.
Когда Дьячкову надоедало рассказывать, он говорил:
— Да вы сами почитайте. Книга вначале вышла на русском языке. Называется «Конец вечной мерзлоты».
— А я ее читал, — раздался сверху голос Омельчука. — Ты рассказываешь подробнее.
— Это со слов отца.
— Неужели через пятьдесят лет они сохранились такими же, как и были в момент расстрела? — спросил Савелий.
— Конечно. Ведь они лежали в вечной мерзлоте.
— Пригласи, Подя, к себе в гости. Сфотографировать бы твоего отца.
— Приходи. Мы гостям всегда рады.
— Люди были! — произносил из угла Слава Фиалетов.
Он перешел ночевать в палатку, на катере стало спать холодно. С собой Слава всегда прихватывал инструмент и целыми вечерами возился с какими-то электроприборами.