Деревья умирают стоя
Шрифт:
МАУРИСЬО. Наоборот, приезжает. И никаких сеньорит. (К Изабелле.) Сеньора, я счастлив представить вам дедушку вашего супруга.
За сценой поет соловей.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Холл в доме бабушки. Справа дверь в кухню, слева — в другие комнаты. В глубине сцены терраса, выходящая в сад. Широкая лестница ведет во второй
Хеновева накрывает на стол. Она больше чем служанка, она наперсница и друг хозяйки. Сверху спускается Фелиса, горничная, несет гардины. Поздний вечер. Сад за стеклами террасы окутан сумраком.
ХЕНОВЕВА. Повесила новые гардины?
ФЕЛИСА. Вот сняла, теперь обратно несу. Может, сеньора хотела прежние?
ХЕНОВЕВА. Сама не знаю. Цветы им поставила?
ФЕЛИСА. Седьмой раз меняю. Сперва, мол, они не совсем свежие. Потом, мол, слишком свежие. Она говорит — ставь розы, он говорит — ставь сосновые ветки. Она — надо, чтоб пахло, а он — что ночью это вредно. Эту неделю у нас ничего не разберешь.
ХЕНОВЕВА. И на чем порешили?
ФЕЛИСА. Да ни на чем. Пусть сами выбирают. Сил больше нет: туда-сюда по лестнице! То гардины вешай, то снимай, то портреты вешай, то тоже снимай. Хоть бы точно сказали!
ХЕНОВЕВА. Такое уж дело, Фелиса. Сама, небось, тоже места себе не находишь, когда жених запаздывает на полчаса? А тут человека двадцать лет ждали! Ты какие простыни постелила, полотняные?
ФЕЛИСА. Бумажные, тонкие. Сеньор говорит, те слишком грубые.
ХЕНОВЕВА. А сеньора хочет, чтоб были полотняные. Что тебе трудно переменить?
ФЕЛИСА. Какой уж тут труд! Просто — не знаю, кого и слушать. Вот как с кроватями, помните? Сеньор велит ставить две, а сеньора — нет, одну, двухспальную. Лучше бы подождать, пока сами приедут и разберутся.
ХЕНОВЕВА. Не наше это дело. Ты вот как: когда сеньора велит одно, а сеньор другое, ты ему скажи «да», а сделай, как она хочет.
ФЕЛИСА. Так какие мне простыни стелить: полотняные или бумажные?
Справа выходит бабушка. Вся она — из прошлого: старый бархат, старые кружева, высокая старинная палка. Но сегодня в нее вдохнули новую жизнь.
БАБУШКА. Полотняные, дитя мое, полотняные. Я их сама подшивала. Пусть это будет для них. Понимаешь?
ФЕЛИСА. Да, теперь понимаю. (Берет простыни со спинки стула, несет их наверх.)
БАБУШКА (к Фелисе). Закрой хорошенько дверь из залы и опусти гардины. Часы так громко бьют, помешают им спать.
ФЕЛИСА. Хорошо, сеньора.
БАБУШКА. А окно пусть будет совсем открыто.
ФЕЛИСА. Боюсь, мошкара из сада налетит.
БАБУШКА. Пусть хоть весь сад к ним придет!
Фелиса
(К Хеновеве.) Когда он был маленький, он так любил спать на воздухе? Бывало иногда, летом, он думает — мы не слышим, и полезет ночью в сад, по этой ветке палисандра, она ведь доходит до самого окна. Помнишь, сеньор хотел ее срезать?
ХЕНОВЕВА. И прав был. Она все окно закрывает, в комнате от нее совсем нет света.
БАБУШКА. Бог с ним, со светом! Я знала, что мальчик вернется и, кто знает, может быть, снова захочет спуститься в сад, как тогда.
ХЕНОВЕВА. Теперь уж не то. Он тогда маленький был, легкий. Теперь он потяжелее. Сломается ваша ветка.
БАБУШКА. Ну, почему же? Ведь и она стала старше на двадцать лет. Их приборы лучше ставь вот так. Они слишком далеко друг от друга.
ХЕНОВЕВА. Такой у нас порядок.
БАБУШКА. Но не у них! Они только три года женаты. Медовый месяц! Плита не погасла, как ты думаешь? Я поставила ореховый торт. Как сейчас помню, он приходит из школы и кричит на весь дом: «Бабушка, неужели у нас ореховый торт с медом?!». Почему ты качаешь головой?
ХЕНОВЕВА. Ореховый торт, ветка… как будто он еще мальчик. Он дома строит в тридцать этажей! Будет он вспоминать о таких мелочах!
БАБУШКА. Но ведь я помню. Те же годы прошли для меня, что и для него.
ХЕНОВЕВА. Нет, не те же. Вы все на одном месте. А он чуть не весь мир объездил.
БАБУШКА. Что же могло измениться? Голос стал ниже, или глаза усталые? Разве от этого он перестанет быть моим? Какой бы большой ни стал, в моих объятиях поместится!
ХЕНОВЕВА. Мужчина — это не просто выросший мальчик, сеньора. Это совсем другое. Уж я-то знаю, троих вырастила, по миру бродят.
БАБУШКА (внезапно насторожилась). Тише… молчи! Как будто машина…
Обе слушают.
ХЕНОВЕВА. Это просто ветер в саду.
Бабушка опускается в кресло, схватившись за сердце и тяжело дыша.
Поберегите сердце, сеньора.
БАБУШКА. Много сил надо для такой радости. К плохому я больше привыкла. Дай воды, пожалуйста.
ХЕНОВЕВА. Лекарство свое примите?
БАБУШКА. Хватит лекарств! Только одно мне поможет: его приезд. Думаешь, я не поехала в порт — боялась устать? Я просто не хотела его ни с кем делить. Там много народа. Отсюда он ушел, здесь я его и встречу. Который час?
ХЕНОВЕВА. Рано еще. Долго тянутся последние минуты, верно, сеньора?
БАБУШКА. Зато они все наполнены, как будто я уже с ним. Я много раз такое чувствовала, когда получала письма: все верчу и верчу конверт, а не открываю, даже зажмурюсь и стараюсь угадать, что там внутри. Как будто глупо это, но так письма длиннее. (Снова насторожилась.) Слышишь?