Деревянные облака
Шрифт:
– И никаких последствий? – продолжал выспрашивать я.
– Не знаю, – с досадой отвечала Зара, она явно рассчитывала на другой разговор, – какие еще последствия! Живут себе люди, никого не трогают, ну и пусть их не беспокоят. Они и так наказаны.
Потом мы говорили о каких-то пустяках. Разговор увядал. Зара сняла со стены большое страусиное перо, обмахнулась, обмахнула меня.
Я поднялся и пошел к двери.
На улице меня остановил ее громкий голос.
– Привет Валентине! – крикнула она с балкона. Я обернулся, она помахала пером.
На скамейке у входного пандуса сидела девочка
В приемный створ вплыла длинная платформа с тремя девятками на борту. Я подошел к перилам. Платформа медленно опустилась на причал, гул двигателей смолк. Она легла на амортизаторы, пол слабо вздрогнул. Борт откинулся, перила ушли в причал. Седоволосый мужчина, опирающийся на них, качнулся, удержал равновесие и что-то невнятно пробормотал.
Пассажиров было немного, и Глеба я увидел сразу. Он шел между кресел, одной рукой придерживая хлопающую по бедру сумку, а другой галантно держал за локоть молодую симпатичную негритянку.
Они вышли на причал. Глеб тряхнул мне руку, а девушка с любопытством посмотрела на меня.
– Знакомьтесь, – сказал Глеб. – Это Арам, а это Дуня.
– Евдокия, – поправила его девушка. – Мне Глеб о вас много успел по дороге рассказать.
Пока мы шли к выходу, Глеб громогласно заявил, что давно мечтал поудить рыбу в горных речках, но дела одолевали. И я тоже хорош, попрекнул он, забываю старых друзей. И так далее. В паузы между его словоизвержениями Дуня-Евдокия вставляла ехидные комментарии. Из этого я сделал вывод, что знакомы они давно, и еще через несколько минут понял, что вместе работают. Глеб говорил, говорил, и вот я уже знал, что он до сих пор не женат, а отношения со старой семьей запутаны до головокружения.
В Центре мы прогулялись по улицам, затем я предложил отправиться в Базмашен – перекусить, отдохнуть. Глеб сказал, что он еще бы походил, но Дуня захотела пить и пожаловалась, что ее немного укачало. Мы зашли в ближайший «отдых». Заняв свободный столик у окна и усадив Дуню, мы с Глебом подошли к раздатчику. Набрав соков, я провел карточкой сертификата по сканеру и вернулся к столику, а Глеб задержался у кондитерской секции.
Случайно я посмотрел в окно и даже не удивился, обнаружив, что на тротуаре стоит Зара и с восхищением смотрит на меня. Губы ее шевельнулись. Сквозь толстое стекло ничего не слышно, но я мог поклясться, что сказанное ею слово было: «Экзотика!»
В Базмашен мы добрались быстро. Сосед Гарсеван, возившийся во дворе с обрезком большой трубы, неделикатно осмотрел в упор нашу троицу, что-то про себя решил, а когда мы проходили рядом, приветливо кивнул и спросил громким шепотом по-армянски:
– Откуда вы ее умыкнули?
Дома никого, кроме бабушки и Прокеша, не было. Мы застали их в саду, за врытым в землю столом. Прокеш терзал зубами бртуч – свернутый в
Прокеш, Глеб и я сидели за столом и перекидывались общими фразами о том, что, да, встречаться надо бы почаще, что, нет, годы решительно не красят человека и даже наоборот, а с женщинами всегда проблемы. При этих словах Глеб осторожно посмотрел на Дуню, которая бродила по саду, трогая листья на ветках и подбирая упавшие яблоки. Яблоки она складывала аккуратной горкой перед нами на столе.
После обеда приехала Римма с племянницей. Они сразу вцепились в Дуню и повели смотреть Заповедник.
Из окна моей комнаты на втором этаже были видны их фигуры.
Глеб шумно вздохнул и пересел на стул. Прокеш копался в дорожной сумке, извлек инфор, другой, положил их обратно и достал плоский небольшой прямоугольник, завернутый в синий раппер. Положил его на стол, прихлопнул ладонью и сказал:
– Ну вот!
Вчера вечером я просмотрел эту копию. Ничего не понял. Записи сделаны от руки, почерк корявый. Отдельные слова разобрал – имена и названия, обведенные красной чертой. Прокеш долго читал записи вслух, но яснее они не стали.
Меня поразили фрагменты о радужном змее Кунмангуре, который в другом месте назывался Айдо-Хведо, а потом Фафниром, который, впрочем, оказался уже не змеем, а драконом, а змеем стал некий Ёрмунганд. Несколько раз упоминалось дерево Иггдрасиль, в местах других именуемое Фусан. Все эти непроизносимые имена я начал записывать на листе. Прокеш, читая, время от времени поднимал на меня глаза, а когда я в третий раз спросил, как пишется «Текукизтекаитль», он достал из нагрудного кармана карточку, на которой были напечатаны все имена.
Впрочем, это мало помогло. Отдельные фрагменты более или менее были понятны. Речь шла о жутких катаклизмах, грандиозных битвах и разрушении великих городов. Коробов записывал для себя; очевидно, это имело смысл. Кое-какие имена были мне знакомы, я даже позволил себе улыбнуться, услышав про вишапов. Потом меня поразила одна мысль, и я перестал улыбаться. Что, если он все это видел сам? Но тут же эту мысль прогнал.
Прокеш закончил чтение и посмотрел на меня. Я раскрыл рот, чтобы спросить, стоило ли все это скандала в Кедровске и знаком ли Нечипоренко с этим сводом странных сведений? Но как раскрыл рот, так и закрыл. Прокеш вскочил с места и заметался по комнате, грозя снести животом стеллажный выступ.
– Ты понимаешь?! – закричал он.
Я честно признался, что ничего не понимаю. Он успокоился, сел на место и жалобно сказал, что вот-вот все встанет на место.
– Что – все? – спросил я.
Но он не расслышал. Снова вскочил и зашагал большими шагами по комнате. Живот его мерно колыхался, он постукивал костяшками пальцев по стенам, мебели, терминалу. Заново принялся излагать свои похождения: как он добывал записи Коробова, как потел во время разговора с комиссией и страшно боялся, что копия, засунутая под рубашку, соскользнет и выпадет через штанину. И только после всех этих историй он и спросил меня о сетевике.