Дергачевские чтения – 2014. Русская литература: типы художественного сознания и диалог культурно-национальных традиций

Коллектив Авторов

Композиция повести «Мечтатели» довольно прихотлива. Автор начинает со сцены ареста главного героя, организатора тайного общества «Вольность» крепостного чёрмозских заводов Петра Поносова. В тексте представлен отрывок, повествующий о допросе, следовании главного героя к местам заключения.

Находясь в застенках, Петр вспоминает о своей любимой: встреча с ней на фоне весенней природы описана в трогательно-романтическом духе. Изложение событий идет от разных лиц – вероятно, И. Дергачев сознательно экспериментирует, пробуя перо в различных стилях повествования. С лирических и гневно-иронических раздумий героя автор переключается на описание ужасающего быта Чёрмозских мастеровых, изложенное от лица лекаря немецкого происхождения – персонажа, которому не были чужды юношеские романтические мечтания о свободе духа, человека начитанного в умозрительной немецкой философии. И. Дергачеву удается точно и тонко изобразить и особенности немецкого акцента, и

специфику немецкого мышления в целом – жалость, сентиментальность и горечь разочарования от невозможности изменений к лучшему. Это достаточно убедительно воспроизводится в письме лекаря неведомому предшественнику в Петербург, на Васильевский остров.

Живая образная картина с обращением к народному просторечию создана в сцене посещения Петром и его сотоварищем мастерового Шишкина. Рассказ о драматически сложившейся судьбе крепостного, чью любовь разрушили, растоптали чувства, которого продали, как вещь, другому хозяину, выполнен во вполне традиционном для русской литературы ключе, однако со своими тонкими деталями, проявившимися, например, в описании алкогольного опьянения героя, его неуемного темперамента, специфически уральского говора, гордости за собственный труд и необузданного пьянства как реакции на навязанный образ жизни. Придуман И. А. Дергачевым и нестандартный сюжетный ход: Шишкин, простой крепостной, которому поручали переписывать господские документы, оказывается, хранил переписанные им тексты воззвания К. Рылеева и его стихи, а затем передал их местной молодежи. Таким образом, в сюжете повести нашла буквальную реализацию мысль о передаче через рукописный текст высоких идей движения декабристов тем самым крепостным крестьянам, ради освобождения которых и было осуществлено восстание 1825 г.

Столь же оригинально автор рисует события самого декабристского восстания. Оно изображается по воспоминаниям крепостного, случайно оказавшегося недалеко от Сенатской площади и видевшего все происходящее в кругу таких же, как он, людей из народной среды.

Часть событий произведения происходит с участием Ивана Екимовича Лазарева, который ходит просителем к А. Х. Бенкендорфу, шефу жандармов, после ареста своих крепостных (гл. 14). Автор передает ощущения больного, усталого Лазарева, его смущение и даже полное подчинение государственной машине устрашения, олицетворяемой Бенкендорфом. Разговор двух персонажей основан на реальных выводах следственной комиссии и резолюции Николая I.

Состояние рукописи позволяет сделать вывод, что она прошла редакторскую читку – в ней присутствуют следы редакторской работы, сравнительно незначительные, касающиеся отдельных слов, требующих уточнения. И эта доработка требовала бы небольшого времени. Учитывая перечисленные художественные достоинства обнаруженных фрагментов произведения: разнообразие используемых поэтических приемов; точность художественной детали; мастерски прописанные диалоги, где присутствуют разнообразные стили устной речи (молодежной, чиновничьей, мастеровых); тонкую передачу психологических состояний, переживаний героев, отражающихся в образах природы; а также достойные пера зрелого мастера зарисовки уральской зимы, воссозданные образы дороги, ямщицкого быта, взаимоотношения главного героя Петра Поносова с жандармами, – можно сделать вывод, что при осуществлении автором всех планов этот текст мог бы вырасти в добротный исторический роман, нашедший своего читателя, особенно в юношеской среде.

Однако замысел автора до конца не воплотился – и на то, как мы полагаем, могло быль несколько причин. Во-первых, это был тот период жизни И. Дергачева, когда решалась его судьба. К 1935 г. он еще не сделал такой блестящей карьеры, как, например, А. С. Ладейщиков, которого без высшего образования взяли преподавателем литературы в Урало-Сибирский коммунистический университет. В случае Дергачева, вероятнее всего, причины крылись в его происхождении – не крестьянском и не рабочем, а «из служащих», да к тому же в его родословии было немало священнослужителей, начиная с деда, всеми почитаемого тезки Ивана Алексеевича [см.: 19]. И хотя отец И. Дергачева после окончания Петербургской духовной академии никогда не служил в церкви (сразу ушел в образовательную сферу, после революции преподавал древние языки в ПГУ), гордиться рабоче-крестьянским происхождением молодому филологу не приходилось. После окончания института (1931) Дергачев переезжает из Перми и начинает работу в Свердловском техникуме связи. В Свердловске в это время кипит поражающая количеством мероприятий [22] окололитературная жизнь, выпускаются журналы (типа «Рост», затем – «Штурм»), читаются лекции, организуются литературные кружки в крестьянской и рабочей среде. Тем не менее Дергачев, по всей видимости, пока не чувствует себя здесь своим окончательно – по крайней мере, просит пересылать ему корреспонденцию в Пермь.

Первая публичная лекция И. А. Дергачева – о Владимире Маяковском – состоится в 1940 г. (13 апреля), когда он будет преподавателем филологического факультета университета

Свердловска. Но к этому времени интересы Дергачева будут лежать уже в иной области – он будет работать над диссертацией о кружке Н. В. Станкевича, защите которой помешает начавшаяся война. Надо полагать, что и тема о кружке молодых философов, последователей Шеллинга и Гегеля из Московского университета, возможно, была продиктована интересом исследователя к теме юношеских мечтаний об изменении мира, столь убедительно прописанной в художественной повести. Таким образом, и научные, и литературные поиски молодого Дергачева пересекались, различными же были их векторы: от краеведческой тематики (изучение сообщества местных энтузиастов) автор перешел к общероссийской, точнее, к тематике, связанной с элитарным студенчеством российской столицы.

В период укрепления диктаторской сущности советской власти (конец 20-х – 30-е гг. XX в.) краеведческое направление в историко-культурных изысканиях подверглось перестройке. С одной стороны, поддерживалось изучение освоения человеком природы, истории фабрик и заводов, массовых народных выступлений – всего, что работало на характеристику классовой сути культуры; с другой – формировались культы прославляемых и всеми признаваемых деятелей культуры и искусства при полном забвении других 14 .

14

Это особая тема – создание в общероссийском и региональном пространстве системы (практически новоявленных культов) почитания деятелей искусства, науки и культуры. Данный процесс ярко раскрывается на страницах журналов и газет [см.: 22].

В 1932 г. над А. А. Савичем нависло обвинение в неправильном методологическом освоении исторического прошлого. Профессор Пермского пединститута был обвинен в том, что он не обеспечивает «преподавание своего предмета на основе марксистско-ленинской методологии» и проводит «антимарксистские установки в своих научных трудах». Савич был «отчислен» от занимаемой должности, позднее переведен в Ярославский пединститут [26]. Столь же бесцеремонно был выдворен из сферы исследования пермской региональной культуры профессор П. С. Богословский – это оказалось связано с его участием в создании Уральской советской энциклопедии. Работа над энциклопедией шла с 1928 г., и в 1929 г. был выпущен первый том. На 1932 г. падает начало разгрома ее авторского коллектива 15 . Исключение из его состава П. С. Богословского сопровождалось формулировкой: «…проф. Богословский подвизался на страницах Пермских научных изданий с явно антисоветскими, поповско-мракобесническими статьями» [8, с. 158]. Это стало сигналом к его травле, отсроченной до 1935 г., последовавшего увольнения и фактической ссылки в Караганду до 1940 г.

15

Исследование причин и подробности разгрома проекта издания региональных советских энциклопедий см.: [8].

Местная историография становилась все более обезличенной, постоянно менялись концепция и состав исторических имен, что вынуждало сотрудников пересматривать уже вышедшие из печати издания. Над авторами, не успевшими отреагировать на изменившуюся конъюнктуру, висела угроза реальных преследований. В связи с начавшимися массовыми репрессиями редакции региональных энциклопедий не успевали убирать из материалов, подготовленных к печати, авторов, ставших persona non grata. Редуцировался список и сокращались статьи об исторических персонажах, не вошедших или со временем выпавших из номенклатуры лиц, признанных партийными структурами в качестве исторически значимых. Так, в 1932 г. отдел «Personalia» Уральской советской энциклопедии было решено сократить до минимума, редактор издания Я. Р. Елькович (позднее репрессированный) напомнил, что при создании словника «центр тяжести должен быть сосредоточен на героях гражданской войны, участниках большевистского подполья, героях труда, награжденных орденом Ленина» (ГАСО, ф. 292, оп. 1, д. 5, л. 35) [цит. по: 8, с. 160]. Таким образом, краеведческое направление оказалось в худшей ситуации, нежели просто забвение: выбор событий и героев локальной истории совершался исключительно в угоду политической линии партии.

Однако краеведческие традиции были сохранены в локальной культуре, немало для этого удалось сделать П. П. Бажову, его исторические воззрения, как явствует из его писем и заметок по уральской истории, были глубокими и прогрессивными [см.: 4].

Впоследствии Иван Алексеевич так и не вернулся к идее окончания произведения (возможно, рукопись погибла в трудные годы войны) и в своей первой довоенной диссертации занимался отнюдь не уральской литературой. Но многое перевернула война – после нее центральными интересами Дергачева становятся творчество Д. Н. Мамина-Сибиряк и вся уральская литература в целом.