Держась за воздух
Шрифт:
а не, из света выйдя, сражаться с тенью
и подавлять потребность сорваться с края.
Чтобы разбился заговорённый голем,
мало упасть, нужно после ещё подняться
и зашагать по землям недоброй воли,
не вспоминая об окрылённом братстве.
Только, я знаю, глина, придёшь ты вскоре
малым подобием и, не постигнув сути,
выполнишь должное, чтоб затеряться в хоре
сонма подобий прочих.
Чем
в пропасть уходят, от замысла отдаляясь,
тем всё сильнее нравятся панголины:
ящеры робкие — тихая божья шалость.
Впрочем, кто знает?
Молись же усердней, глина.
ВДОХНИ
И как из темноты не изъять свет,
и как из тишины не извлечь звук,
так и от бытия не отделить смерть,
поскольку бытия, как и смерти, нет.
Есть влажная глина, гончарный круг,
мерное вращение, нога на педали,
рука, вспорхнувшая на плечо,
любящий взгляд, и едва ли
нужно что-либо ещё...
Разве что тихий вечер, горчинка винная
в глиняной кружке, сыр со слезой,
новая книга, прочтённая наполовину, и
ходики, ухающие совой,
мотыльки, принимающие свечение,
ночь, и над ночью огни —
плавно текущие над головой
реки небесные, звёздные ильмени,
и новый сосуд, ждущий одушевления.
Вдохни...
НЕ АПОКРИФ
Когда время ещё дремало в плотном коконе небытия,
и твердь претерпевала терраформические процессы,
у Создателя уже были любимые люди — не ты и не я,
а взлелеянные из жёлтой глины единственного замеса.
Не знаю, зачем Он, слепив их по образу и подобию своему,
дал чуткие пальцы, большие глаза, но слепые души —
признаться, я в древности этой многого не пойму,
но речь не о ней, конечно.
Он ждал.
Он слушал,
как медленно в них прорастает поющий звук —
предвестник неловкого, как всё, что впервые, слова.
Плод созревал, но до его рождения им вполне хватало и рук
для познания мира, положенного в основу.
Ладони текли по округлостям — обретали устойчивость горы;
пропадали во впадинах — те наливались теплом и влагой.
Люди творили так, как это делают дети, ещё не открывшие горя:
не зная боли, стыда не ведая, а также страха первого шага.
Женщина воспаряла, лицом сияя — тяжелели
Тянулась Вселенная, раздвигая начертанные границы,
у элементарных частиц обнаружились полуцелые спины —
и мир содрогнулся, и звук не замедлил родиться.
И был он таким: вместившимся в один-единственный слог,
тесным, как грех, и тяжёлым, как урановый атом —
«йа-а-а...». И слово — «я». И после — «бо-о-ог...»
И время проснулось, и смерть проснулась, а Бог — заплакал.
ОТ ЛИЛИТ
...А дела всё такие же — тишь да гладь,
лишь когда-никогда переблуда-ветер
листья жухлые в смерче ручном повертит
да на стылую землю уронит спать.
...А живу ничего — ничего, и ладно.
Всякой новости срок, да не всякой рад.
Облетает и хохлится райский сад;
уводимые в зиму инстинктом стадным,
змеи жмутся к корням, открывая сны,
что черны и бездонны — но что мне змеи?
Им воздастся по лету, тебе — по вере,
ну, а мне остается лишь спорить с Ним.
...А что Он?
Он всё так же — везде и всюду,
как вселенная, полон, как сердце, пуст.
Вон, в грядущем вселился в горящий куст,
и твой дальний, но кровный, поверил в чудо.
...А меня... нет, никто.
И с детьми не вышло.
Да и я никого.
Ни к чему теперь.
Бесконечный мой век разделяет зверь —
белоснежный, яростный и неслышный —
я зову его Время.
...Приветы Еве,
многочисленным чадам и домочадцам.
С пожеланьем плодиться и размножаться,
населять и наследовать —
без обид, не твоя и ничья, но останусь первой,
демоница, заноза твоя,
Лилит.
ПОЗДНЕЭДЕМСКОЕ
Вот так бы сидеть в облетающем вечном саду,
из глиняной кружки пить звёзды, упавшие в воду,
на пальце держать мотылька, а под крыльями — воздух
и слушать, как в почве бессонной деревья растут:
из света — во тьму, от означенных — к ненаречённым,
корнями голодными — к чистым источникам вод,
чтоб горечью горнего знания полнился плод
и дерево к небу тянулось макушкой зелёной.
Однако, всё в плане...
Блаженство уходит.
Тревожится сад.
Упругий живот согревается тёплой ладонью,
и зреют овальные клетки для будущей двойни,