Дерзкий рейд
Шрифт:
— Сейчас дадим прикурить!
Рыкину было ясно, кому именно «дадут прикурить», и он тоже улыбнулся. Потом перед уходом попросил:
— Моряк тут лежит раненый, а у нас доктора нету. Может, возьмете?
Звонарева перенесли в бронепоезд, уложили на чистую койку. Молоденький конопатый врач колдовал над ним добрый час, осматривая и перевязывая раны. Потом поднял на Рыкина хмурое лицо и на его вопросительный взгляд неопределенно пожал плечами и выругался:
— Ну и пьян же! На версту несет… В драке, видать, порезали?
— Нет, то мы сунули ему в рот спиртяги, чтобы очухался, — пояснил Рыкин. — Его с поезда скинули. Не наш он.
— А чей же?!
— На путях нашли… Видали там след на земле? Он сам заполз к путям, чтобы заметили его… Видать, сильный характер.
Звонарев слышал голоса, но смысла не разбирал, словно голову накрыли подушкой. Он чувствовал, как боль утихает, становится необычно легко, казалось, будто бы он плавает в теплом море. Открыл глаза и, собрав силы, прошептал одними губами:
— Где я?..
— Гляди, ожил! — Рыкин наклонился вместе с врачом. — Ты в бронепоезде!.. В красном бронепоезде!..
— Лежите, лежите! — велел врач, видя, что раненый пытается приподняться.
— Командира… Дайте мне… Позовите… Очень важно! — настаивал раненый. — Надо скорей… Скорей сообщить!..
Уже с первой фразы, сказанной Звонаревым хриплым, срывающимся шепотом, лицо командира бронепоезда стало озабоченным и суровым. Он вынул свой блокнот и начал торопливо записывать.
— Гад… Гад… Скорей сообщить! — повторял Звонарев. Силы покидали его, и он спешил высказать главное, ради чего заставлял себя жить эти последние мучительные сутки.
Командир бронепоезда, вернувшись в свой вагон, дважды перечел записи, потом, осторожно чертя карандашом, попытался связать фразы, кое-где вставляя недостающие и убирая лишние слова. После такой обработки у командира получилась вполне понятная запись:
«Чекист Иван Звонарев из Москвы… Отряд Ленина из Москвы плывет в Царицын (Астрахань и Красноводск он зачеркнул)… В отряде есть предатель…»
Кто такой Иван Знонарев — установить командир не мог: то ли так зовут самого раненого, документов при нем не имелось, то ли это имя предателя. Что касается отряда Ленина, то ни о каком таком отряде, который приплыл бы в Царицын, он не слышал, хотя только утром заходил в штаб фронта. Но последняя фраза о предателе настораживала и требовала немедленно сообщить в особый отдел.
Командир набросал текст телеграммы и решил, что на ближайшей станции телеграфирует в Царицын. Но послать срочное сообщение в особый отдел сразу не удалось, ибо, не доезжая до первого же разъезда, бронепоезд принял бой.
Только поздно ночью, когда выбили прорвавшихся в тыл белогвардейцев и очистили станцию, когда восстановили разрушенную в двух местах железнодорожную колею, командир вспомнил о своей записи и составленной телеграмме. После такого тяжелого дня хотелось спать и есть, но он в сопровождении неразлучного Петра Борща, который всегда и всюду следовал за командиром, отправился на станцию и положил перед телеграфистом исписанный лист:
— В Царицын. Военная. Секретно. Отстучи немедленно!
Глава четырнадцатая
1
Пароход «Саратов», монотонно шлепая плицами колес, одиноко двигался по реке, спешил добраться до поблескивающего вдали горизонта, где вода слилась с белесым краем неба. Волга здесь, в низовьях, разлеглась так широко и вольготно, что отсюда, с самой середки водного плавного потока, берега казались далекими и приходилось напрягать глаза, чтобы разглядеть редкие прибрежные рыбачьи села.
Степан Колотубин стоял рядом с капитаном на мостике «Саратова», облокотившись о перила, и смотрел вперед, в пустынную серо-голубую даль Волги, чем-то похожую на застывшее железо. День давно начался, и приятная теплота южного солнца, еще не перешедшая в зной, навевала успокоенность. Под ногами ритмично дрожал пол в такт паровой машине, что глухо рокотала внизу, под палубой.
Добрые мысли рождала в голове комиссара широкая Волга, главная река русская. Радовала она серебряной чистотой и величавой торжественностью.
Смотришь на нее, и кажется, вливается в тебя ее сила и спокойствие, а сам ты становишься иным человеком, очищенным от всякого житейского мусора, цельным, как стальной слиток. Прошлое уходит куда-то назад, словно волны за кормой, и постепенно тает и глохнет, а будущее само идет навстречу.
На реке, сколько охватывал взгляд, не было видно ни одной лодки, ни одного баркаса. Степан даже подумал, что это не так уж плохо: валяй себе вперед и не раскланивайся с встречным-поперечным. Свои мысли Степан выразил вслух, но капитан, посасывающий трубку, был иного мнения.
— На реке, комиссар, пусто от беспокойства и страха. Люди боятся выходить из домов, не идут рыбачить.
— А нам что до ихнего страха?
— Открыты мы, как горошина на ладони. Со всех сторон видно.
— Думаешь, беляки по берегам рыскают и на нас зыркают?
— Ничего я не думаю, река сама о том говорит. Рыбачьи баркасы как ветром сдуло. А бывало, полно их, сновали прямо под носом парохода.
— Может, и нам надо куда-нибудь притулиться к берегу? — предложил Колотубин. — Зайдем в протоку и переждем до темноты?