Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
– Так ведь это все равно, что хронику прочесть… – едва слышно пролепетал Достий. Ему сейчас донельзя неловко было от того, что посторонний человек – да не кто-нибудь, а сам Император – с ним возится. Чувствовал себя, словно избалованный капризуля: то, дескать, я буду, а это нет…
– Не скажи, – не согласился с ним Наполеон. – Ты бы мало что нашел там. То, что я тебе сейчас расскажу подробно, там изложено коротко. Один маленький эпизод длинной войны. Конечно, – тут же добавил он, – хватает людей, которые там в тот день оказались, но служивые, бывает, для красного словца прибавить чего от себя горазды. Баль – тот и того суше, чем в хронике, все изложил бы, пусть и не приврал бы ни на вот столько. Рассмотри вопрос и с такого бока: если ты не будешь знать, то не сможешь и помочь, если что. Так что я собираюсь все эти события тебе изложить, даже если ты надумаешь сбежать отсюда; а с Теодором, ежели что,
Тут уж Достий не знал, то ли ему смеяться, а то ли плакать. Император у них тот еще выдумщик, тут нельзя было не согласиться…
– Стало быть, это последняя военная зима была, – немедленно перешел к делу монарх. – Между Келлером и О-Ромосом встали на стоянку, до побережья Патты – это приток Сиана – две с четвертью мили по лугу, тогда заснеженному. Место специально выбрали подобное, чтоб никакой засады устроить было невозможно. Морозы тогда ударили трескучие, реку схватило даже в местах порогов. Конгломерат по ту сторону явился раньше, и ждал нас еще полдня. В том месте через Патту перекинут мост – называется Горбылем, потому как выгнут донельзя, стоя на одном берегу другого за ним не увидишь, ежели в сторону не отойдешь. День и время назначили загодя, и надо было тому случиться, чтобы вдруг сгустился туман. На обоих берегах его проклинали – если и были какие планы, то все они медным тазом накрылись. Какие уж там планы, в тумане-то… Но делать нечего. В положенный час обменялись вестовыми, подтвердили условия передачи, дождались, пока те вернутся, да на свой страх и риск выпустили Пансу на мост. Ты его, Достий, видел – он парень не промах, а тогда, пожалуй, еще больше был. Бесил меня ужасно. Все-то хотелось ему бока намять…
Ну вот, он, значит, поднимается по Горбылю, растворятся в тумане – а Теодора все нет. Я ребятам говорю – если через три минуты не будет – а для того, чтобы медленно на самый верх моста подняться в тумане, столько именно и нужно, вестовой замерял – открывайте огонь. Тут Баль говорит – может, Теодор ранен, да потому медленно идет. Будем потом виноватой стороной, а кому оно надо… Я уж и сам готов на это мост влезть, хотя такое было против наших договоренностей – ненавижу бесцельное шатание и ожидание невесть чего – когда из тумана, как Летучий Фриз, появляется Теодор, тощий как мачта и такой же шатающийся от ветра. Волосы отросли, рукав на ветру треплется – ох, чего я только про этот рукав не подумал в ту секунду. Уж и желание появилось броситься на ту сторону и там всем руки повыдергивать, да и ноги тоже. Но нет, смотрю – рука на перевязи, стало быть, уцелела более или менее. Только он приблизился, я его чуть ли не в охапку, говорю – идем отсюда поскорее. А Теодор осмотрелся, Баля заприметил, кивнул, узнавши. И затем тихо так спрашивает, будто сам себя – где Достий, он жив?
Меня как из ушата окатило – я ведь о твоем существовании как-то на тот момент не думал. Прикинул карту военных действий в уме. Отвечаю, мол, до Фредерика твоего фронт не дошел, не беспокойся. Ох, брат Достий, как он на меня посмотрел. Будто я из него жилы тяну. Сказал, что вы в одном госпитале служили. Уж гораздо позже я уразумел – ведь он себя почитал бы виновным, если бы что с тобой случилось. Он по своему почину тебя с собой взял, стало быть, за все последствия с него спрос.
– Вовсе нет! – поспешно возразил Достий. – Он один хотел уйти, и ушел бы, кабы я его не нагнал тогда!
Глаза у Императора вдруг необычайно потеплели, он потянулся и потрепал собеседника по макушке.
– Экие вы, два сапога парочка… Ну слушай дальше. Я его заверил, что искать начнем немедленно. Баль подоспел и выразил соображение, будто ты там и оставался, где вас разлука настигла. Мол, он о тебе впечатление составил, и ты ему показался послушным и преданным, и что ты способен сообразить, как тебя будет проще найти. Теодор прямо тут же и ехать собрался. Не пущу, сказал я ему, покуда лекарям не сдам… Понятное дело, ребята его живенько в оборот взяли: свели в тепло, дали поесть чего поприличнее и горячего. Мы очень скоро снялись с того места, буквально наутро же. Мне было в одну сторону, а Балю – в другую, назад, в столицу. Он-то и забирал Теодора с собой. Мы бы и вечером разъехались, но…
– Да, я понимаю: Советник же…
– Ну что ты, – Наполеон добродушно рассмеялся. – За окном мороз такой, что деревья в лесу трещат, гвардию, как смогли, по домам расквартировали, чай надышат. Да и хозяйкам подспорье: лбы здоровые, дров нарубили, вот уже и согрелись… Где там было нам приткнуться, когда на сеновале и осталось-то по три жалких соломинки: фураж в тот год влетел в копеечку…
– Да брось. Заночевали потому, что я все надеялся с Теодором побеседовать. Но он упрямый
– А после? – не выдержал паузы его собеседник. – Когда вы возвратились?..
– Когда я возвратился, на следующий день застрелился Георгий, – вздохнул Его Величество. – Я только под утро прикорнул, а через час-полтора пришлось подниматься, да на опознание ехать. Выстрелом череп разворотило так, что узнавать пришлось по рубцам…
Достий побледнел и сглотнул, поневоле вообразив себе эту картину.
– Свидетельство о смерти оформили честь по чести, в комнате порядок наводить принялись, я сюда вернулся сам не свой, тут-то меня Теодор и встречает. Я думал – уж всыплет, чтоб мало не показалось, потому что стоило бы. Но он тогда всех подробностей не знал – просто, оказывается, ему Баль сообщил, с какими новостями меня утром подняли. Давай, говорит, займусь панихидой и прочими делами, ты-то, небось, ни бельмеса не понимаешь, что вообще тут делать полагается. И прав, опять же, был. Я никогда сам такого рода делами не заправлял. Даже когда отец помер – свалил все на Синод, пусть их, вожжаются, у меня своих хлопот был воз и тележка… Так оно и вышло, что не было бы счастья, да несчастье помогло. Теодор тогда как почуял, что больше некому, только он один и сгодится для этого дела – заговорил, отмер, к людям выходить стал. Все ему казалось, они глядят на его руку, хотя это глупость вообще-то. Сразу после войны и пострашнее бывали красавцы. Это он еще Дыбу не видел – тому осколками так лицо посекло, что родная мать не узнала… – монарх снова глотнул из стакана воды, и поболтал ее задумчиво, по привычке – будто в том стакане выпивка была.
– Я его стал выманивать хоть потрапезничать в столовой, из его-то каморки. Вбил он себе, понимаешь, в голову, будто там ему удобно! Как будто там хоть кому-то может быть удобно!.. Да под этой лестницей вообще надобно совки со щетками держать, а не людей… Ну да Теодора поди, уломай: стоял на своем до победного. Я уж и ковырял его, и с Балем советовался – что с ним делать, с таким. Будто в плену часть него самого осталась. Поиски наши, тем часом, шли ни шатко, ни валко: то одно отвлечет, то другое. А Теодор тем временем захандрил совсем. Напридумывал себе всяких ужасов, конечно. Но я время выкроил, своих поднял, пока концов не нашел, Баль картотеку всю перешерстил, хронику эту свою, но в конце концов, у нас сошлись показания. Мы в ту деревеньку потихоньку отправились, Теодору не говорили. Баль тогда так сказал – а ну как в итоге нуль выйдет, вдруг тебя там нет или ты уже почил в бозе, как тогда это сказать Теодору, которого уже надеждой окрылили? Этакая новость и убить способна. Так что мы ничего ему не сказали. А уж что было дальше ты и сам знаешь. Баль настоял, что сначала написать нужно, не то черт знает что выйдет: явились на ночь глядя двое проходимцев, и рассказывают небылицы о дворцах и столицах…
Достий, кивая, по мере рассказа, понемногу тоже соединял концы с концами, и в его голове история обретала все больше ясности, и все меньше в ней оставалось белых пятен.
– Я, опять же, думал, что едва только вы встретитесь – как все пойдет как по маслу. Ты обрадуешься, Теодор тоже, на радостях кровать сломаете… А вы прямо такими паиньками ходили примерными, что в округе молоко скисало. Ну, ну, не красней – что вот за манера у тебя такая? Как у тебя выходит краснеть от каждого слова-то?.. Ох, помню, попытался я тебя надоумить, так ты бедный чуть не под стол от меня спрятаться норовил…
– Но уж больно вы… смелый шаг мне внушали, – вздохнул Достий, запнувшись на сомнительном слове. Он по сей день смущался припоминать свой ночной визит к святому отцу – в сутане на голое тело.
– Может и смелый, – не стал спорить с ним монарх, – зато как помог-то! Нечто я не знаю, чего присоветовать!..
Достий подумал, что будь тут рядом Бальзак, он бы ядовито добавил, мол, «кто ж, если не вы», и Император бы гордо согласился.
– Ты вот, может, и не задумывался о таком никогда, – продолжал тем часом Его Величество. – Рассматривал свой шаг, как вольность какую недопустимую. А поставь-ка себя с другой стороны.