Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
– Разумеется, – строго заметил он. – Не будь там меня, думаю, Его Величество послов Конгломерата и с лестницы бы спустил. То-то был бы скандал на весь континент…
– Нечего мне приписывать все смертные грехи, которые ты еще худо-бедно помнишь из Катехизиса, – рассмеялся Наполеон. – Они, конечно, люди неприятные, но рукоприкладства на переговорах никогда бы я не допустил.
– Старая песня, – скривил рот Бальзак язвительно.
– Это было один раз и в военное время.
– Ну да, конечно…
Император сузил глаза и так глянул на собеседника, что тот перестал его задевать, явственно почуяв в этом взгляде обещание немедленно
– Так ты знаешь, кто это сделал? – все не отставал святой отец.
– Что даст это знание? – вопросом на вопрос отозвался Советник, и даже плечами пожал, показывая, как это было бы бесполезно.
– Ничего ему не предъявить, даже если за руку его поймаешь, сказал бы – ах, какая досада, это из кольца ненароком просыпалось, надо бы к ювелиру отнести в починку, слабовато стало. И никто бы не удивился, что при себе у человека нашлось подобное зелье: это личное его дело. А преступление не доказуемо.
Теодор, заслышав такое заявление, едва зубами не заскрипел: ему невыносима была сама мысль о том, что чужое злодеяние окажется безнаказанным.
– Вообще-то, – между тем заметил Наполеон, – я собираюсь это использовать против них.
Бальзак воззрился на монарха с нескрываемым интересом – куда большим, чем тот, какой, бывало, мелькал на дне его серых глаз, когда Его Величество говорил ему очередной комплимент, а то и нашептывал на ухо нечто, что невозможно было бы произнести громче из соображений приличия.
– Достаточно посетовать в их присутствии на то, что помощник моего Советника занемог после вчерашнего вечера. Не знаю, видел ли кто, как Достий выпил эту дрянь, но они забеспокоятся, запаникуют и натворят ошибок: план-то пошел наперекосяк. То, от чего взрослому человеку не будет большого вреда, для организма молодого и неокрепшего может оказаться губительным. Достий же выглядит младше своих лет, наверняка никто из видевших его вчера и восемнадцати не давал ему.
Отец Теодор молчал. Ему, совершенно очевидно, очень хотелось многое сказать об услышанном, однако он разрывался между двумя желаниями: заставить авторов козней понести заслуженное наказание и заметить Императору, что политика его игра дурная и честной ее назвать затруднительно.
– Все же, помните, – заметил, воспользовавшись паузой, Советник, – что они отлично все распланировали. В их рядах есть светлая голова. Они тонко сыграли на традициях такого рода сборищ: без бокала к карте не подойти. Немедленно перестанет действовать негласное правило относительно видимой легкости и надуманной неофициальности, а позже того, кто допустил бы подобный поворот, обвинили бы в хитром подстрекательстве. То-то бы порадовался кабинет наших министров…
– Разжаловать, – коротко отрубил Наполеон. – Давно пора. В Сочельник всех распущу…
– Вы просмотрели списки, которые я подавал вам две недели назад? – всполошился вдруг Советник. – Вы отметили кандидатов?..
– У меня впереди еще целый воз времени, – отмахнулся Наполеон. – С целой империей управляюсь, а новый кабинет министров собрать не смогу? Поверь, с такой ерундой я справлюсь в два счета!
Бальзак только глаза горе возвел. Затем повернулся снова к Достию.
– Отто рекомендует несколько дней не проявлять активности, – произнес он. – Не выходи лишний раз из спальни, мало ли, не случится ли рецидив. Лучше быть готовым.
Молодой человек
– Два часа, – объявил вдруг Бальзак. – Ваше Величество, спустя двадцать минут должны к вам явиться…
– Да, – Наполеон встал. – Я помню, спасибо. Нам пора, Теодор. Еще заглянем вечером. Ты, пожалуй, оставайся сегодня здесь, не ходи никуда, присматривай. Достий, держись молодцом, ты со всем справишься. Ну, Баль, отлипни от этой стенки, и идем! Что ты жмешься, за двадцать минут в коридоре я тебя не обесчещу…
Советник только фыркнул на это заявление и оба они покинули покои духовника, оставляя его с Достием наедине.
Святой отец закрыл дверь за посетителями и снова вернулся к Достию. Отобрал опустевший стакан и потрепал по макушке.
– Да как же тебя угораздило-то?! – воскликнул он, но упрека в его голосе слышно не было. Напротив – что-то страдальческое было в интонации святого отца.
– Да вот… – начал было Достий и запрял босыми ногами.
– Ты еще и босиком расхаживаешь? Давай-ка в постель.
Достия совсем разморило от чужой заботы, собственной слабости и унявшейся жажды. Тем не менее, он по порядку рассказал отцу Теодору все, что случилось. Рассказал про тубус с картой, и про то, как любовался напитком, а тот возьми и стань какого-то мерзкого цвета. Про мужчину в черном фраке (а заодно растерянно припомнил, что таких мужчин был полон зал), и про то, как его нашел фон Штирлиц. Заговорив о докторе, Достий совсем оробел – святой отец и лейб-медик никак не ладили. Отец Теодор относился к нему с недоверием. Отто со своей стороны наверняка испытывал обиду за такое с ним обхождение, или же просто чурался бывшего пациента. Юноше и хотелось бы обсудить это с любимым, но он боялся задеть какие-то болезненные струнки в чужом сердце. Вернее, не в чужом, а в очень даже родном – но оттого все страшнее было бы его ранить. Духовник лишь подтвердил его догадки, вздохнув:
– Ну вот, ненароком, с благими намерениями, а все ж влез, куда не надо…
– Зачем так говорить, святой отец, – еле слышно возразил Достий. – Он ведь воспользоваться мог…
– Я б ему воспользовался!..
Достий от такой грозности сжался в клубочек. Спорить тут было бесполезнейшей затеей. Раз уж отец Теодор с Наполеоном часами препирается и не уступает, где ж тут Достию в полемику ввязываться…
– Ну уж, не дуйся на меня, – святой отец вдруг примирительно погладил юношу по щеке. – Нрав у меня не сахар, знаю… Просто ты у меня один такой. Если с тобой что нехорошее стрясется – в первую голову я в этом буду виноват, что не уберег. А уж сколько всего может случиться… Ты и сам видишь, как тут неспокойно живется. Вот, политики эти пирушку устроили, да и то с оказиями.