Desiderata. Созвездие судеб

Chiba Mamoru

– А ничего это, что я духовное лицо? Это приемлемо для такого места?

– В королевской ложе приемлемо что угодно, Достий: таково у людей восприятие, отчего-то они думают, что если ты там, то можешь позволить себе если не совершенно все, то очень многое. А я, как уже говорилось выше, паршивая овца в стаде, так что сопровождение духовника никому странным не покажется.

На том они и порешили. Странная эта беседа надолго выбила Достия из колеи – Бальзак уже с ним распрощался, а юноша все сидел да размышлял, припоминая отдельные слова и фразы, глядел в пухлый том, а ни буковки перед собой не видел. Чудны дела твои, Господи – как это понимать ему, как оценивать?.. У самого Достия друзей помимо этих немногих людей тоже не было. Святой отец, это само собою разумелось,

а того полагал своим другом Его Величество, и, при самой первой встрече, отнесся к помощнику отца Теодора так же благожелательно просто оттого, что Достий – друг его друга. Советник же был другом Императора, и его точно таким же манером принимал и Теодор – как нечто от Наполеона неотъемлемое. Была, разумеется, еще миледи Георгина – но виделись они нечасто, да и по сей день юноша немного ее побаивался, все ожидая громов и молний на свою вроде бы неповинную голову. Всех их свела нелегкая судьба, и помимо друг друга у них никого не было. Достию даже странным казалось, что у других людей бывает иначе – многажды ему доводилось видеть, как гуляют целыми компаниями, и все-то он ломал голову, как в них люди общаются, как слышат каждого. Даже в собственном своем детстве – он припоминал – чаще бывал Достий одинок. То детство, что проходило в стенах приюта, и припоминать-то не желалось, а после, уже оказавшись во Фредерике, чужой пришлый малыш сначала опасался деревенских ребятишек, ожидая от них таких же каверз, как от приютских сотоварищей, а после те уж и не зазывали с собой играть, привыкнув, что тихий светловолосый мальчик часто отказывается. Да и стоял Фредерик от деревни на отшибе, взрослому-то ничего, а ребятне по лесу шастать было опасно, настоятель всегда предостерегал от таких прогулок Достия.

Он с некоторым даже нетерпением теперь дожидался вечера, потому как было все же любопытно хоть разок увидать оперу не снаружи, и еще раз услышать дивный голос леди Гамелин. Поэтому в назначенный срок Достий уже был готов, и они с Советником отправились в путь, устроившись в экипаже. Бальзак явственно нервничал – сжимал и разжимал пальцы, все ища, чем бы занять руки. Но подле не было ни документов, ни рабочих его гроссбухов, и совершенно некуда было себя девать.

– Отчего вы так обеспокоены? – спросил его Достий заботливо. – Что-то не в порядке?

– О, не переживай: все хорошо, – заверил его Советник. – Не люблю тратить время на глупости, только и всего.

– Почему же глупости? Я читал, что театральное искусство – один из столпов цивилизации, оно древнее и почитаемое, и наверняка в столице самая лучшая опера во всей стране!

– Что не отменяет того печального факта, что покуда ты сидишь и слушаешь арию, твою работу никто не делает. А я, Достий, люблю свою работу.

– Отчего же тогда не ответили господину Горькому вежливым отказом? Думаю, он бы понял…

– Он-то да, а вот супруга его навряд ли. А мне совершенно не хочется обижать леди Гамелин, уже не говоря о том, что в последнюю очередь я желал бы иметь ее в недругах. Весьма незавидная участь – быть врагом изобретательной и предприимчивой женщины. Хоть и кажется, будто они весьма ограничены в правах и ведут затворническую жизнь, однако же в дамских будуарах плетутся интриги похлеще, чем в дипломатических кабинетах.

Достий тут припомнил, что Наполеон ему рассказывал о придворных дамах и кивнул поневоле.

– Давай лучше, – прервал свою же речь Бальзак, – поговорим о чем-то более приятном. Ты ведь редко выбираешься из дворца, в городе почти не бывал?

– Это так. Но святой отец беспокоится, не велит одному ходить, говорит, столица место небезопасное, даже и днем…

– Это утверждение не лишено здравого смысла. Впрочем, я могу судить лишь отталкиваясь от воспоминаний о прогулках Его Величества – а тогда еще Высочества – и потому вряд ли этот опыт нам поможет. Вы с ним люди слишком разные. О, погляди! – Бальзак тыльной стороной руки чуть отодвинул шторку. – Отсюда хорошо видно здание оперы – вон оно, освещено, видишь?

Достий лишь заворожено кивнул. По вечерней поре, освещенное газовыми рожками, оно, это строение, напоминало

скорее причудливое творение кондитеров, нежели обычный дом. Оно не было изукрашено от фундамента до крыши, однако сдержанный и строгий стиль его фасада выглядел торжественно и нарядно. Совсем не была похожа опера на древний собор в Дарене – однако отчего-то Достий подумал именно о нем. «Храм искусства» – припомнилось ему – вот как называли такие места в его книжках. Что ж, сегодня он сможет это все проверить на собственном опыте.

Их экипаж остановился подле ряда других таких же, ничем не выделяясь, и даже будучи попроще многих. Достий рассматривал чужие коляски, пока они шли ко входу – с позолотой, при гербах на дверцах, те походили скорее на игрушки, нежели на средства передвижения. Они же – Достий даже специально обернулся, чтобы проверить – прибыли в безыскусной черной повозке, каких в столице, должно быть, сотни. Наверняка во дворце имелись какие-то парадные выезды специально для тех случаев, когда государю Императору вздумается посетить некое увеселительное мероприятие – пышные, помпезные, ослепительные, с гербом императорского дома, несомненно, они бы превзошли все, что теперь юноша видел перед собой. И наверняка Наполеон был бы рад именно в подобном экипаже отправить сюда своего Советника, и наверняка же так поступить не мог по одному всем известному соображению – Высочайший Советник к себе внимания привлекать не любил, да и какие бы кривотолки вызвало бы его появление в парадном экипаже?..

Впрочем, все мысли из головы Достия вылетели, когда, обогнув угловую колонну они оказались перед входом. Портик в эллинском стиле, огромный, много выше человеческого роста, освещали фонари. Ко входу вели широкие мраморные ступени, и прочие посетители – по одному и по двое, и целыми компаниями – шествовали по ним. Было здесь множество изящных дам и элегантных кавалеров всех возрастов и сословий – каждый постарался принарядиться, как мог. Каждый – очевидно, кроме них двоих. Впрочем, мужчин в черном здесь было предостаточно, они не выделялись.

Внутри Опера оказалась еще более великолепной, нежели снаружи. Сияющие плиты мраморного пола, и кольцом охватывающая вестибюль лестница, с двух сторон уводящая к залу, выглядели поистине сказочно. Бальзак, не мешкая, поднялся по той, что была к ним ближе, уверенно ведя за собою и Достия. Они преодолели пролет, и пошли по коридору, где людей было не в пример меньше, и Достий понял, что отсюда избранное общество попадает в выкупленные, а то и именные ложи. Высочайший Советник пару раз с кем-то безлично раскланивался (Достию показалось, среди этих людей даже был кто-то из министров), и шел дальше, пока не очутился перед двустворчатой дверью из отполированного до зеркального блеска орехового дерева с вычищенными бронзовыми накладками в виде виноградных лоз. По бокам двери стоял караул. Однако у Советника имелся ключ – такой же бронзовый и украшенный стилизованным виноградным побегом, совершенно очевидно, составлявший с прекрасной дверью единый ансамбль. Караул пропустил их беспрепятственно – Бальзак вошел, следом юркнул Достий, и двери за их спинами беззвучно закрылись.

После ослепительного вестибюля показалось, что здесь царит кромешная темень, однако глаза скоро привыкли – Достий понял, что они находятся на полукруглом балкончике, расположенном в самом центре зала, прямехонько напротив сцены. Отсюда все должно быть очень хорошо и видно и слышно.

– Присаживайся, – кивнул ему Высочайший Советник. – Здесь довольно удобно.

«Довольно»! – Достий утонул в мягчайшем кресле, едва в нем очутился. Осторожно погладил пурпурный бархат обивки, будто спящего кота, опасаясь разбудить. Он и прочее убранство с интересом изучал – все здесь ему было в новинку, вплоть до чужеродного запаха, невероятной смеси талька, духов и канифоли. По бокам ложа была ограждена от нескромных взоров такими же бархатными, как и обивка, пурпурными же портьерами с витыми золотыми шнурами. Также, когда глаза совсем привыкли к здешнему освещению, Достий заметил, что ложа весьма обширна, рассчитана не менее чем на десяток человек. Заметив его ищущий взгляд, Бальзак произнес: