Десять миллионов Рыжего Опоссума. Через всю Австралию (Перевод Лосевой Н., Ворониной А.)
Шрифт:
— Сколько же их тут! — Сириль смеется. — Ведь надо же: золото растет как картошка!
— А ты предпочел бы картошку самородку? Но тут, гурман, ничего не поделаешь.
— И все-таки положу слиток в карман, мало ли что может случиться.
— Ты, кажется, надеешься найти ресторан?
— Натолкнись мы на таверну, я заплатил бы за завтрак всей компании, не взяв ни с кого ни полушки.
На Сириля вдруг что-то находит… Лихорадочно глазея по сторонам, перебегая с места на место, он начинает искать золото, позабыв о голоде. Его пример заражает поселенцев. Они тоже принимаются жадно разгребать драгоценный песок. МакКроули, Робартс и я, удерживаемые самолюбием, демонстрируем «равнодушие» к этому богатству, столь же бесполезному, сколь и неожиданному. Однако любопытство постепенно делает свое дело. На несколько минут мы также превращаемся в золотоискателей и, подчиняясь неодолимому опьянению, свойственному всем европейцам, впервые начинающим копать золотоносную почву, ковыряем ножами верхний слой песка, затвердевшего от смены солнца и дождей.
Но скоро пустой желудок напоминает о себе: золотая лихорадка лишь ненадолго победила усталость и голод. Покрытые потом, задыхаясь на солнце, смотрим втроем друг на друга и не можем удержаться от смеха.
— Что скажете, МакКроули?
— Стыжусь своей выходки. А вы?
— Тоже. Том созерцает нас уже полчаса, и представляю, что обо всем этом думает.
О! Если бы я был в Мельбурне, — говорит слуга-абориген, — то собирал бы песок, чтобы пить виски. Здесь — виски у майора в повозке, так зачем же золото?
Голод и наивность Тома возвращают поселенцев к действительности. Они прекращают охоту на «желтого дьявола».
— Пошли, ребята, — зовет их Робартс. — Добыча-то хоть приличная?
— Да, сэр. Как жаль, что самородков нельзя набрать побольше.
— Жаль, конечно. Однако не забывайте: дома вы и так получите компенсацию за все перенесенные страдания — сэр Рид намерен обеспечить всем хорошее будущее. Хотя, разумеется, и найденное пригодится. Но пока надо раздобыть пищу. Здесь, к сожалению, ее нет.
Уже почти четыре часа пополудни, а со вчерашнего дня ни у кого во рту не было даже маковой росинки.
Покинув долину сокровищ, попадаем в эвкалиптовый лес. Деревья несколько порыжели, но в общем все еще полны живительных соков. Надрезаем корни и утоляем жажду.
Том, рыскающий повсюду, время от времени находит среди покрывающих землю листьев каких-то червей и личинок, с удовольствием их поедая. Славный старик, нетребовательный, как и все его соплеменники, переживает, что ничего пока не может отыскать для нас.
Наконец он останавливается перед высоким эвкалиптом, внимательно рассматривает кору, отходит, измеряя на глазок высоту ствола, и вдруг начинает пританцовывать, отчаянно жестикулируя.
— Опоссум, — кричит он своим гортанным голосом.
— Где ты видишь опоссума? — интересуется Сириль.
— Там. — Старик ударяет по дереву топором.
— Откуда ты знаешь?
Том пожимает плечами и показывает босеронцу царапину на коре.
— Я тоже ее видел, но, может быть, след давний или опоссум мог поцарапать кору, когда спускался…
Абориген молча показывает на несколько песчинок, прилипших к царапине; они могли остаться, только когда животное поднималось, и это неоспоримое доказательство того, что зверек все еще в дупле.
— Но как он туда забрался? — все еще недоверчиво спрашивает Сириль.
Том вытягивает свой черный и сухой палец, напоминающий солодковый корень [121] , и показывает скептику примерно в двенадцати метрах от земли круглую дыру диаметром в шапку.
— Да, ты прав. Но как его оттуда извлечь? Да и весит опоссум всего два с половиной — три килограмма. На восьмерых, не говоря уж о тех, кто ждет в лагере, такого рагу явно недостаточно.
121
Солодковый корень — легкое слабительное и отхаркивающее средство, приготовляемое из солодки — растения семейства бобовых. Около 15 видов, главным образом в субтропиках Евразии и Америки, Северной Африки и Австралии.
Том считает на пальцах, но в арифметике он явно не силен и потому сбивается, снова пересчитывает пальцы на обеих руках, потом на ногах и наконец говорит:
— Три, четыре, пять, еще, еще, много!
Потом наш темнокожий друг, руководствуясь правилом «acta, non verba» [122] , берет топор и делает глубокую зарубку на стволе в метре от земли. Четырьмя ударами он вырубает ступеньку, забирается на нее и столь же быстро метром выше делает новую. Такой способ взбираться на высоченные деревья очень хорош, но не всякий может им воспользоваться.
122
«Действия, а не слова». — Вариант латинского крылатого выражения «Re, non verbis» — «Делом, не словами» (лат.).
Добравшись до входа в нору сумчатых, Том останавливается, наклоняется к дыре и обращается к животному с длинной речью, предупреждая, что ему будет оказана честь — поджариваться в ямке, набитой раскаленными камнями, и насытить своим вкусным мясом голодных белых людей.
Речь его, однако, ни к чему не приводит, будущее жаркое упорно прячется в глубинах эвкалипта. Старый охотник спускается на землю еще быстрее, чем поднимался, и, запустив пальцы в свои взлохмаченные седые волосы, о чем-то размышляет.
Затем наш мудрец подпрыгивает, и все понимают: он решил проблему. Том ищет камень, но ни одного не находит. Тогда, потеряв терпение, обращается к Сирилю и просит золотой слиток. Сириль, не желая выпускать самородок из рук, сопротивляется, но абориген настаивает, ничего не объясняя.
— Смотри только не потеряй, — сдается мой друг. — Знаешь, старина, я ведь тебе ссужаю деньги. Этот камушек стоит три тысячи франков.
— Раз нужно, давай побыстрее! — советую ему нетерпеливо.
— Сделай так, — произносит Том, беря самородок, — приложи ухо, когда он падает, мой надо знать, как высоко опоссум.
— Понял? — пристально смотрю на бесеронца. — Наш кормилец просит тебя приложить ухо к стволу и прислушаться, когда упадет слиток, чтобы узнать глубину дупла, и срубить дерево на нужной высоте.
— Так, так, — подтверждает старик, снова забираясь вверх по «лестнице».
— Теперь что?
— Мой бросает туда, в дыра. Вот!