Детдом
Шрифт:
– Этот дикий юноша совершенно очаровал нашу девочку, – сказала Анна Сергеевна Клавдии Петровне. Они единственные так и остались сидеть за праздничным столом. Все остальные куда-то разошлись. – Я так и не поняла: он что, индеец?
– Нет, кажется, наоборот, совершенно русский, – покачала головой Клавдия Петровна. – Но Оленька действительно смотрит ему в рот.
– Это особенно удивительно на фоне того, что он почти ничего не говорит. Только улыбается своей странной улыбкой.
– Но зато как он двигается! Аннушка, это ты, надеюсь, оценила?!
– Безусловно. Помесь змеи и леопарда. Я потому и спросила про индейцев, что Америка, и сразу вспоминаются романы Фенимора Купера про Чингачгука и Соколиного Глаза… Иногда кажется,
– Чушь! – решительно отмела Клавдия Петровна. – Просто у нее сейчас возраст подходящий, а тут как раз он – весь из себя такой необычный…
– А как же Владимир? Я думала, у них…
– Что мы можем? – философски сказала Клавдия Петровна. – Никто не в силах уберечь молодость от ее первых разочарований…
– Если бы они были твоими собственными детьми, ты бы так не говорила! – упрекнула коллегу Анна Сергеевна. – Ты бы хотя бы попыталась… Есть же еще и интересы дела, этот их ансамбль, который может всем им помочь окончательно выйти в люди. Если они сейчас переругаются на почве ревности, то это же уже невозможно будет поправить… А этот русский индеец – он как приехал, так и уедет…
– Как знать… – пожала плечами Клавдия Петровна. – Может быть, все дело в том, что когда-то я была слишком послушной дочерью… И слишком увлекалась интересами дела и общественной активностью…
– Ну знаешь, Клавдия! – решительно не одобрила коллегу Анна Сергеевна.
Клавдия Петровна неодобрение проигнорировала, наколола на вилку маринованный грибок Ирининого изготовления, долго его разглядывала, о чем-то задумавшись, и наконец положила в рот.
– Слушай, Светка, объясни мне одну вещь, – попросила Ира, подсаживаясь к подруге.
– Если по философии или по религии, то не буду, – сразу открестилась Света.
Общение с Анджей и Леной в сочетании с употреблением крепких спиртных напитков часто будило в Ире (как в типичном представителе русского народа) желание размышлять о жизни и осмыслять действительность. Света была хорошо знакома с этой ее особенностью.
– Нет, я не про это, – отмахнулась Ира. – Смотри: Настя твоя запала на Олега – это понятно. Ну, кто бы на него, такого шикарного, не запал! Только наша Анджа замороженная, да и та когда-то не устояла… Девочка-певица хвостом ходит за бывшим Кешкой, теперь Каем. Это тоже ясно, он воспитанник Олега, да к тому же от него самого, как от дикого зверя, какое-то прямо излучение идет… Но вот ты мне теперь объясни, чего Тоня-то бесится? Ведь ее-то Виталик при ней…
– А разве с Антониной что-то такое происходит? – искренне удивилась Света.
– А то! Да она же того и гляди разнесет чего-нибудь, Виталика своего покусает или просто в истерику кинется.
– Ну и ну! – покачала головой Света. – Если ты, Ирка, права, то я прямо и не знаю…
– Может быть, Андже сказать? Пусть попробует разобраться и сделает чего-нибудь.
– Нет! Нет, Ирка! Оставь Анджу в покое!
– Ну, как хочешь…
Вообще-то Ира была оптимисткой. Но почему-то именно сегодня ей все время казалось, что все ее обижают. Поразмышляв немного над этим феноменом, она решила выпить еще водки. (Вино Ира не любила и считала его употребление напрасной тратой времени. Если и пила, так только в угоду утонченным подругам.) Водка безусловно помогла. Случайно встреченный на обратном пути из туалета ее собственный муж Володя сразу ее понял и пригласил в комнату пожилой пары бухгалтеров, где они впятером продолжили праздновать день Победы. Молодежи они дружно решили не мешать и только один раз пригласили их спеть всем вместе гимн, потому что прекрасно понимали: гимн нужно петь торжественно и обязательно громко, а у них самих уже просто ни сил, ни голоса не хватит. Молодежь тоже все поняла и послушно откликнулась, разве что, кажется, не знала слов и не помещалась в комнате. Но тогда Володя построил всех в коридоре напротив кухни («пролетариат еще не потерял своей ведущей роли! – объяснил он подвернувшимся Жене и Егору. – Он себя еще покажет!»), велел Олегу дирижировать и громко и внушительно запел:
«Союз нерушимый республик свободныхСплотила навеки великая Русь!Да здравствует созданный волей народнойЕдиный могучий Советский Союз!»Пожилые руководительницы ансамбля и прочие тетки дисциплинированно пели. Молодежь сначала нерешительно подтягивала без слов, но потом навострилась подхватывать припев:
«…Па-артия Ле-енина, сила народная,Нас к торжеству коммунизма ведет!»Голоса у молодежи были звонкие и чистые, и все вместе получалось очень душевно. Всем так понравилось, что на гимне не остановились и, логически погружаясь в историческую перспективу, спели сначала «День победы», потом «Вставай, страна огромная!», а потом и «Варшавянку».
Серьезно выводя тихим и пронзительным речитативом:
«Вих-ри враждеб-ны-е ве-ют над нами,Темные силы нас злобно гнетут.В бой роковой мы вступили с врагами,Нас еще судьбы безвестные ждут…» —Владимир пытался одновременно припомнить слова «Боже, царя храни», вспоминая русского националиста Антона, и из своих резонов полагая, что вскоре дело дойдет и до этого. На последних, громоподобных тактах «Варшавянки», там, где «Марш, марш впере-е-од, рабочий народ!», в дверь позвонили. Владимир сразу сообразил, что пришли соседи, которых гремящий на всю лестницу хор достал до печенок, и, с трудом протолкавшись сквозь строй хористов, ринулся извиняться. Держа в двух руках четыре бутылки с иностранными наклейками, сверху пришел новый русский, который в прошлом году выкупил и расселил верхнюю коммуналку. Теперь он, не торопясь, делал в ней евроремонт.
«Забористо поете, ребята! Прямо душа разворачивается! – сказал сосед сверху, и, заглянув за плечо Владимира, добавил. – Ни фига себе, сколько вас тут! Можно и нам к вам? Победу отметить, святое дело!»
Нового русского, естественно, пустили. Вместе с ним пришли четыре шабашника из Белоруссии, которые делали у него ремонт. Выпили за знакомство, а потом в честь гостей из Белоруссии и при их непосредственном участии исполнили «Молодость моя, Белоруссия, – песни партизан, сосны, да туман!» Потом двое из четырех шабашников и сам новый русский принялись ухаживать за Светкой. Третий положил было глаз на Ирку, и они с Володей пошли на лестницу «покурить». Там шабашник все понял и сказал: «Без вопросов, мужик, если ты с ней двадцать лет живешь, так какие вопросы? И тебе и ей памятник ставить можно. Совместный. Как Минину и Пожарскому.» Четвертый белорус, самый старший и, по всей видимости, бригадир, женщинами не интересовался, степенно пил водку, закусывая ее картошкой и луком, и агитировал бухгалтеров и Виталика за батьку Лукашенко.
Кай сидел на глубоком подоконнике, свесив ноги. Его широко открытые глаза медленно скользили по рисунку на обоях. Он видел на стенах диковинных зверей, похожих на древние индейские фрески. Звери перемещались, скалили зубы, ссорились, играли и спаривались между собой. Их скрытая от посторонних глаз жизнь забавляла Кая и заполняла текущий мимо него ручеек времени. Праздник, который шумел за стеной, не раздражал его, но казался слишком громким и похожим на вечеринки мексиканских студентов. Кай искренне не понимал, зачем люди, собравшись вместе, столько разговаривают и вообще издают столько разнообразных звуков. Сам он из всех звуков по настоящему любил только голоса леса и шум прибоя. За отсутствием леса и моря он предпочитал тишину. Впрочем, человеческая музыка тоже часто была ему приятна. Услышав что-то понравившееся один раз, он легко запоминал мелодию, и потом свободно, в любой момент воспроизводил ее у себя в голове, получая удовольствие, равноценное повторному прослушиванию.