Дети большого дома
Шрифт:
— А я доволен твоей работой, Мария, и многие, наверно, довольны. Ведь и здесь передний край!
— Ну, что вы говорите, товарищ старший политрук!
Раненый сосед опять тяжело застонал. При тусклом свете липа его не было видно, слышалось лишь стесненное дыхание.
— Тяжело ранен? — показал на него Тигран.
— Да не ранен, — объяснила Вовк. — Контужен, и то очень легко, в один-два дня пройдет, лишь бы нервы отдохнули немного. А ведь он тоже с Кавказа, и тоже армянин, товарищ старший политрук! Но фамилия не на
Тигран приподнялся и сел в постели, откинув с груди солдатское одеяло.
— Дай-ка сюда лампу, Вовк!
— Зачем, товарищ старший политрук?
— Неси, неси!
Вовк принесла лампу. При ее свете Тигран глянул на контуженного, лежавшего лицом к стене, и взволнованно проговорил:
— Вовк, да ты около меня моего брата положила!
— Что вы говорите, товарищ старший политрук?! — почти вскрикнула Вовк. — Это ваш брат? Вот счастье-то! Да как же это случилось? Как хорошо, что так вышло, товарищ старший политрук!
Аршакян приложил палец к губам, чтобы девушка говорила потише, и шепотом сказал:
— Пусть отдыхает. Так не ранен, говоришь?
— Не ранен, немного обожжен лоб и сотрясение, больше ничего. Какая хорошая встреча, товарищ старший политрук! Он вам родной брат?
— Родной, — улыбнулся Аршакян. — Жены моей родной брат.
— Вот оно что! Ну, все равно брат!
В противоположном углу хаты послышались слабые стоны. Мария тихо проговорила:
— Вот тот очень плох, товарищ старший политрук, тот боец, что так слабо стонет. Хорошо, если выживет…
На этот раз в голосе Марии слышалась глубокая печаль.
— Изверг этот Гитлер, — продолжала девушка тихо. — Ну какое дать ему наказание, чтобы отомстить за это? Жили себе люди спокойно, мирно, работали. А он что натворил, гад! Честное слово, товарищ старший политрук, сердце злобой заливает. Я, например, сейчас злая, очень злая… Да и все такими становятся! Простите, товарищ старший политрук, посмотрю, как у него пульс.
Мария, осторожно переступая через раненых, пошла к слабо стонавшему бойцу.
Всю ночь машины санбата подвозили раненых.
Без сна и отдыха врачи оперировали тела, искали застрявшие в них кусочки металла, очищали раны от гноя, удаляли из здорового организма поврежденные части. Во время работы все были хмуры и неразговорчивы. Каждый знал, что бедствие может вторгнуться и в его жизнь — свистом пули или осколка, или воем авиабомбы, — знал, что от этого не убежишь, что надо бороться с этим бедствием.
Тигран приглядывался к раненым. Некоторые из них застывшим взглядом смотрели в одну точку; другие лежали с закрытыми глазами, но было видно, что они не спят. По лицам можно было узнать людей чуть ли не всех национальностей — русского сибиряка, широколицего казаха, темноглазого таджика, — людей, что пришли сюда из жарких степей,
…Наступило туманное осеннее утро. То крупными хлопьями падал снег, то моросил холодный дождь.
Проснувшись, Аргам узнал Тиграна, который молча и без улыбки смотрел на него.
Аргам хотел броситься к нему, обнять его, но не мог ни крикнуть, ни сдвинуться с места.
Остановил ли его показавшийся холодным взгляд Тиграна или вынудили к сдержанности стоны лежавших вокруг тяжело раненных? Может, и чувство стыда заговорило в нем — это гнетущее чувство, которое часто бывает тяжелее страха за жизнь.
Он попытался улыбнуться, но почувствовал, что и улыбка вышла натянутой.
Тигран положил руку на лоб Аргама и спокойно, словно они встретились в обычной обстановке, в Ереване, спросил:
— Ну, как ты?
Он помог Аргаму повернуться и сесть.
Тот потер глаза, прошептал:
— Голова кружится…
Лежавший рядом с ними боец, который всю ночь бредил, звал мать и сердился на кого-то, теперь пришел в себя и с любопытством смотрел на них. Нога раненого была ампутирована до бедра и толсто перевязана бинтами. Сам он еще не знал об ампутации: лежа на спине, он не видел своих ног. Раненый был неспокоен, звал медсестру:
— Сестра, сестра! Куда она девалась, черт!
Прервав свой разговор с Аргамом, Тигран спросил бойца, чего он хочет.
— Сильно чешутся пальцы раненой ноги.
— На какой ноге?
Боец положил руку на левый бок:
— Вот на этой. Ну, до смерти чешутся пальцы!
Это была ампутированная нога. Аргам удивленно поглядел на раненого и хотел было что-то сказать. Тигран сделал ему знак молчать.
— Онемели пальцы, двинуть не могу ими, — пожаловался раненый. — Зудят и зудят!
— Потерпи, дорогой, — оказал Тигран, подтягивая повыше свою шинель.
Разглядев знаки различия у своего собеседника, раненый снова обратился к Тиграну:
— У русского человека терпения хватит, товарищ старший политрук! Но обидно, что выбыл из строя, и неизвестно, сколько продлится лечение. Попадешь еще в другую часть. А с товарищами не хочется расставаться! Ох, словно раздробило мне ступню — то немеет, то ноет. Куда же девалась эта сестра?! Сестра… а сестра! Ах, черт!
Войдя в комнату, Мария Вовк спросила:
— Чего тебе, милый?
— Почеши мне ногу, сестрица, покоя не дает.
Вовк тревожно посмотрела на Аргама и Тиграна и, поняв, что они не проговорились, успокоилась.
— Почешу, дорогой. В каком месте чешется?
— Пальцы, ступня.
Делая вид, что чешет, Мария поглаживала бинт раненого, собрав одеяло у него на груди, чтобы он не видел ног.
— Ну, как теперь?
Лицо раненого постепенно успокаивалось, смягчалось.
— Вот и легче становится.
Он снова повернулся к Тиграну: