Дети большого дома
Шрифт:
— Ничего не могу сказать.
— Я сам ищу свой полк.
А один молодой майор, холодно улыбаясь, вместо ответа дал добрый совет:
— Идите прямо на восток — и найдете…
Глубокое страдание было в этих словах, горечь была в улыбке молодого офицера, и еще была правда. Ясно, что их соединение окажется в той стороне, куда идут все.
Но Тигран продолжал идти назад. Ведь он очень быстро уехал из города, подсаживаясь на попутные машины. Полк майора Дементьева едва ли прошел здесь. Хоть бы встретить его!
Уже смеркалось.
Не имело смысла продолжать поиски, идя назад. Все части уже прошли. Со стороны города двигались на северо-восток только небольшие группы или одиночки — в военном и штатском, в ватниках, ушанках, солдатских сапогах. Тигран повернул назад. Рядом с ним шла какая-то женщина. Она была неплохо одета, хороша собой. Тигран невольно обратил на нее внимание, и женщина тоже внимательно посмотрела на незнакомого военного.
— Больше нет частей из города? — спросил Аршакян.
— Как будто нет. Я вышла, когда воинских частей в городе уже не было.
— А почему вы одна? — спросил Тигран, только сейчас обратив внимание на то, что на ногах у этой прилично одетой женщины стоптанные солдатские ботинки.
— Я одна осталась, — тихо сказала она. — Во время утренней бомбежки у меня потерялась дочь. Выбежала из дому, даже не успев одеться. А потом пропала…
И женщина обеими руками закрыла лицо.
— А сколько ей было лет? — спросил Аршакян.
Женщина со вспыхнувшей надеждой взглянула на незнакомого военного. Может, встретилась ему по дороге маленькая девочка?
— Семь лет ей, Нюрой зовут. Неужели я не найду ее?
— Может быть, в городе осталась?
— Да нет, она рвалась из дому. «Пойдем, говорила, разыщем дедушку и папу!» Муж у меня в армии, комиссаром авиационного полка. И свекор в армии. Как все теперь перевернулось…
Видно было, что эта женщина находится в таком душевном состоянии, когда человек теряет всякую надежду и ни во что не верит.
— Не отчаивайтесь, товарищ, держитесь крепче, чтобы потом не стыдно было вспоминать эти дни.
Женщина молча поглядела на Тиграна и опустила голову.
— Я и сама в последние дни говорила такие слова другим. Конечно, не надо отчаиваться, вы правы. Вот только бы дочку мне найти…
Тигран, слушая ее, пристально всматривался в проходившие группы беженцев. Багровый горизонт пламенел заревом. Со стороны города стали доноситься сильные взрывы.
Незнакомка тоже обернулась к западу, прошептала:
— Горит наш Харьков…
В этот момент кто-то по-армянски окликнул Аршакяна:
— Да это вы, товарищ старший политрук?
Перед Аршакяном стоял лейтенант Иваниди. С ним были Хачикян и Славин, обрадованно глядевшие на старшего политрука.
— Почему вы идете обратно? — спросил Аршакян лейтенанта.
— Ищем нашу транспортную роту. Она отстала, а тут маршрут изменился. Искали в селе Байрак, но
— Что же будете теперь делать?
— Вернемся в полк.
Незнакомка еще стояла рядом, прислушивалась. Она ждала, пока старший политрук кончит разговаривать, чтобы попрощаться с ним перед уходом, — ведь они уже почти знакомы.
— Ну, до свидания, товарищ!
— Может быть, пойдете с нами? Ведь вечер уже, а вы одна, — предложил Аршакян.
— Да, мне одной страшно, — согласилась та. — Спасибо вам.
Иваниди, Хачикян и Славин с любопытством смотрели на женщину. Кто же она такая, что старший политрук предлагает ей идти с ними? Тигран понял их.
— Дочку маленькую она потеряла, одна осталась.
И, обратившись к женщине, продолжал:
— Завтра, как только дойдем до какой-нибудь железнодорожной станции, отправим вас, если будет движение. Вы не падайте духом!
— Благодарю вас, — прошептала она.
Какой-то военный хотел было пройти мимо, но, услышав голос Аршакяна, остановился и подошел к ним.
Это был Сархошев, один, без своей роты.
Он рассказал драматическую историю о том, как Меликян зашел к какому-то своему знакомому в Харькове; как он остался ждать его, чтобы с начпродом не случилось чего-нибудь, и, войдя за ним в дом, силой вытащил опьяневшего Минаса; как на улицах встретились им немецкие танки, потом автоматчики; как они вдвоем швыряли в гитлеровцев гранаты. Потом с обоих концов улицы на них напали фашистские солдаты, и они с Мина-сом обстреливали их из подворотен, а потом убежали задворками и потеряли друг друга. Сархошев с воодушевлением рассказывал о том, как храбро и отважно вел себя Меликян, как он посылал автоматные очереди прямо в лицо фашистским солдатам, как метал в них гранату за гранатой и ни разу не промахнулся.
— Я не думал, что старик так храбр, прямо диву дался! — говорил Сархошев, — Очень жалко, если убили ею. Не будь он пьян, не случилось бы такого. А если убит, то, значит, с честью погиб за родину…
Он говорил «если», но в душе был убежден, что Минас либо убит, либо остался в плену — и, следовательно, не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть его слова. Он был уверен в этом, так как ему казалось, что сам он, как более ловкий, сумел быстро выбраться из города, а Минас должен был, конечно, отстать от него.
— Превосходный человек был Минас Авакович, прямо сердце кровью обливается, очень жалко его!
— А вы уверены, что ваша рота вышла из города? — спросил Аршакян.
— Уверен, товарищ старший политрук! Рота вовремя выбралась из города, за нею прошли десятки частей.
Старший политрук молча раздумывал о чем-то.
— Пошли! — коротко сказал он и зашагал вперед.
Стемнело. Они были на дороге одни. Последние отступавшие части ушли далеко вперед, со стороны города больше никто не показывался. Шли молча, каждый со своими думами, каждый в мире своих воспоминаний и надежд.