Дети луны
Шрифт:
– Вилма!
Этой девочке было всего пять лет. Тогда она еще не знала, что темнота способна защитить его, от зла всего мира, от правды и лжи, от света дня, который не нес ей ничего хорошего. Ведь она была дочерью ведьмы. А ведьм все еще сжигали на кострах за сношение с Дьяволом.
Это было двадцать лет назад. С тех пор не изменилось почти ничего, кроме разве что того, что девочка стала старше на эту круглую цифру и захотела узнать больше, чем “темнота всегда защитит тебя, но если выйдешь на свет ты умрешь”.
– Вилма! Я зову тебя.
Девушка обернулась. Ее мать стояла с корзинкой
– Я слышу, просто...
Она кинула взгляд с холма на блестевший в закатном солнце город Хэмпшир. В последнее время ее мучило любопытство почему она не может сходить туда. Даже ночью, ей запрещено было покидать заветный подлесок, хотя Лили, Кадо, Кристина и Хельга ходили туда ночью, неизменно возвращаясь невредимыми и с улыбками на лицах. Вилма считала, что мать слишком бережет ее, не давая ей познать полноценный вкус жизни, хотя другие дети леса его уже давно познали. Даже Кэндис, которой было всего семнадцать весен.
– Просто ты снова замечталась, радость моя, – усмехнулась седоволосая женщина, с красивыми раскосыми глазами и горбинкой на носу. – Хватит, помоги мне собрать хвощ и медуницу.
Мать Вилмы звали Ева. Когда-то давно она была самой красивой женщиной этих мест, так рассказывала ей бабушка Нора, когда Вилма была еще ребенком и задавала много вопросов. Ее мать была так красива, что злые мужчины едва не сожгли ее на костре, за ее красоту. А потом ...едва не утопили в реке Хамфри, что текла аккурат через подлесок, где и жили дети леса. Раньше Вилма верила всему, что говорила ей бабушка Нора, но когда той не стало и мама начала практически повторять все, что говорила старая ведьма, это показалось Вилме нелогичным и неестественным. И сейчас, она далеко не всему верит, но то, что ее мать хочет ей добра – это абсолютная истина, которая мешает познавать мир.
– Почему мне нельзя сегодня пойти с Лили и Кадо?
Ева прячет взгляд за серьезной задумчивостью, понимая, что рано или поздно ей придется рассказать дочери правду. А правда была горька. Еву хотели убить совершенно не за то, что считали ее ведьмой. По правде сказать, в Хэмпшире ее любили и уважали. Просто она сделала ошибку и не хотела, чтобы ее повторила и ее дочь.
– Это опасно, – коротко ответила Ева, продолжая осматривать коренья которые стоило срезать.
– Получается, что это опасно только для меня? – не унимается Вилма.
Ей до слез порой обидно, но ее не посвящают во взрослые дела, будто берегут для чего-то или кого-то.
– Это опасно для всех, Вилма. Просто ты еще не готова. А теперь, не разевай рот на город, и давай займемся приготовлением отвара.
Когда Шарлотта дошла через весь, казавшийся ей небольшой городок, до церкви Св. Раймонда, стало темнеть. Причем темнота стала наступать настолько внезапно, что казалось это какое-то солнечное затмение, о которых молодая журналистка много читала в Ливерпуле. Но оказалось, что церковь просто находится немного за чертой города и путь туда занял у Шарлотты почти два часа. А учитывая, что по дороге, она успела посетить местную антикварную лавку, почту и магазинчик сувениров, но не заметила, что прошло полдня.
Темнеть здесь начинало быстро, хотя едва ли сейчас было семь часов.
Она постучала в двери церковного прихода и когда ей никто не ответил, она обошла церковь и увидела в миле от здания небольшой двухэтажный домик. Обернувшись на пройденный путь, она все же решила от него не отступать. Ей нужно хоть немного узнать о городе, а точнее, почему все так напуганы.
Она не стала долго стоять у двери, размышляя, что сказать священнику. Она просто позвонила в колокольчик, который висел рядом. Какое-то время за дверью было тихо, но потом раздались четкие шаги и дверь отворилась.
На пороге стояла светловолосая миловидная девушка с голубыми, как чистое небо, глазами и ямочкой на подбородке. Она взглянула поверх головы Шарлотты, а затем только ей в глаза и сказала:
– Слушаю вас.
– Добрый вечер. Мне нужен отец Уэнрайт.
Девушка с недоверием смотрела на нее. Впрочем, Шарлотта понимала ее, и скорее всего, сама так же смотрела на гостью, которая под вечер заявилась в гости.
– Его сейчас нет. А кто спрашивает?
– Меня зовут Шарлотта Ди, я приехала из Ливерпуля писать о вашем славном городе. Поэтому мне нужны любые сведения относительно того, что происходит в городе и за его пределами. Продавщица книжной лавки сказала, что мне может помочь отец Уэнрайт.
– Она действительно так сказала? – саркастически улыбнулась девушка. – Хоть в чем-то она еще пригодна...
Тон последнего предложения Шарлотте не понравился. Ей показалось, что девушка перед ней проявила неуважение и скрытую ненависть по отношению продавщицы книжной лавки. И что хуже всего, показала это отношение совершенно незнакомому человеку.
– Простите? – отступила назад Шарлотта. – Я лучше позже зайду и ...
– Не глупите, милочка – неожиданно оборвала ее девушка. – Вы что не осведомлены о том, что здесь происходит после наступления темноты?
– Откровенно говоря, нет. Я это и пытаюсь выяснить. Поэтому пришла к тому, кто в курсе.
Девушка открыла дверь шире.
– Проходите, я поставлю чай.
Внутри дома Уэнрайтов было уютно, светло и тепло. И хотя дом был освещен всего двумя канделябрами, они создавали впечатление семейного гнездышка больше, чем просто приюта для обездоленных.
– Мой отец приедет только завтра утром, – оповестила девушка. – Меня зовут Дороти. Мы здесь присматриваем за всем, пока его нет.
– Мы? – уточнила Шарлотта, присаживаясь в кресло около камина.
– С Майклом. Он мой брат. Должен скоро прийти, вышел за продуктами.
Дороти была легка в разговоре, но весьма строптива, если речь шла о том, о чем Шарлотта и пришла спросить. Отрадно было видеть, что хоть кто-то не боится высказывать собственное мнение и делиться им. Однако, Шарлотта не терпела неуважения к людям, в особенности к тем, которых она не знала.
Приняв из рук Дороти чашку горячего чая, ей вдруг отчаянно захотелось спросить не о том, что происходит в этой городке, а о том, почему такая симпатичная девушка живет в церковном приходе, а не в Лондоне или Саутгемптоне, где за ее миловидность люди бы дрались.