Дети нашей улицы
Шрифт:
— Аль-Габаляуи избрал его, — резко сказал Садек. — Не думаю, что он бросит его в беде!
— То же говорили о Рифаа в свое время, — напомнил Закария. — Однако его убили в нескольких шагах от дома аль-Габаляуи!
— Умоляю, не так громко! — предостерегла Камар.
Увейс не сводил с Касема глаз, думая о том, как странно все это слышать. Племянница сделала этого пастуха господином, он доказал свою надежность и искренность. Но разве этого достаточно, чтобы он уподобился Габалю или Рифаа? Разве великие люди
— Похоже, Касем не принимает наши предупреждения всерьез, — сказал Увейс. — Чего же он добивается? Ему не нравится, что наш квартал — единственный, не получающий доходов с имения? Не хочешь ли ты, Касем, стать нашим надсмотрщиком или управляющим?
По лицу Касема было видно, что он рассердился:
— Мне совсем не то говорили. Он сказал: «Все жители улицы — мои потомки. Имение принадлежит им на равных. А надсмотрщики — это зло!»
Глаза Садека и Хасана заблестели. Увейс удивился, а Закария спросил:
— Ты понимаешь, что это значит?
— Говори! — вспылил Увейс.
— Мы должны бросить вызов произволу управляющего и силе Лахиты, Гулты, Хагага и Савариса!
Камар побледнела. Увейс усмехнулся, и смех его вызвал неприятие Касема, Садека и Хасана. Закария, не обращая внимания, продолжал:
— Нас приговорят к смерти. Раздавят. Нам никто не поверит. Они не поверят, что кто-то встретил владельца имения, слышал его голос и говорил с ним. Тем более они не поверят тому, кто говорил с посланным им слугой.
Увейс поменял тон:
— Оставим эти легенды! Свидетелей встреч аль-Габаляуи с Габалем и Рифаа тоже не было. О них рассказывают, но никто воочию не видел. Правда, все это принесло благо их сторонникам. Квартал Габаля зажил достойной жизнью, потом квартал Рифаа. И у нас есть такое же право. Почему нет? Мы все плоть от плоти этого человека, запершегося в своем доме. Мы должны отнестись к этому с мудростью и осторожностью. Подумай, Касем, о своем квартале! Ни к чему эти разговоры о равенстве потомков, о том, где добро и где зло. Савариса нетрудно будет склонить на нашу сторону, он наш родственник. С ним можно будет договориться, чтобы он оставлял нам долю с доходов.
Касем помрачнел и гневно ответил:
— Уважаемый Увейс! Вы твердите одно, а я говорю совсем о другом. Я не желаю торговаться, и мне не нужна доля с имения. Я принял решение исполнить волю нашего деда, которую мне сообщили.
— Господи, помоги! — вздохнул Закария.
Касем оставался мрачным. Он размышлял о своих горестях, о том, как уединялся в пустыне, о своих беседах с Яхьей, о том, как от слуги, которого он не знал, пришло облегчение, о предстоящих испытаниях. Он думал о том, что Закарию волнует исключительно безопасность, а Увейса интересуют лишь деньги, что жизнь станет прекрасной, когда исчезнет необходимость преодолевать обстоятельства.
— Дядя, я должен был посоветоваться с вами, но ничего от вас не требую!
Садек дотронулся до его руки:
— Я с тобой!
Хасан, сжав кулаки, проговорил:
— И я с тобой, что бы там ни было!
— Как необдуманно! — с раздражением сказал Закария. — Когда заносят дубинки, такие, как вы, первые прячутся в норах. И ради кого ты будешь подвергать себя смертельной опасности? В нашем квартале одни насекомые. У тебя есть все, чтобы прожить благополучную счастливую жизнь. Не разумнее ли насладиться ею?
«Что он говорит?» — размышлял Касем. Он как будто слышал свой внутренний голос, когда Закария повторял: «У тебя дочь, у тебя жена, дом, что будет с тобой самим?» Но ты избран, как были избраны Габаль и Рифаа. И твой ответ должен быть таким же. Он сказал:
— Прежде чем выбрать свою судьбу, я все взвесил, дядя!
Увейс хлопнул в ладоши и предостерег:
— На все воля Божья! Сильные уничтожат тебя, а слабые над тобой посмеются!
Камар в замешательстве смотрела то на своего дядю, то на дядю мужа. Она страдала и от того, что Касема не поняли, и от страха за последствия, если он будет упорствовать.
— Дядя, — сказала она, — ты влиятельный человек. И мог бы поддержать его!
Увейс удивился:
— Тебе какое дело, Камар? У тебя есть деньги, дочь, муж. Почему тебя волнует распределение доходов имения, волнует, что их присваивают надсмотрщики? Мы зовем сумасшедшим того, кто хочет стать надсмотрщиком. Кто же тогда тот, кто хочет взять на себя управление всем кварталом?
Касем в отчаянии вскочил на ноги:
— Мне ничего этого не надо. Я хочу добра, о котором говорил наш дед.
Увейс изобразил улыбку:
— Где же он?! Пусть выйдет на улицу или пусть его вынесут слуги. Пусть проследит за тем, как исполняются его десять условий. Думаешь, кто-либо из квартала, каким бы влиятельным он ни был, смог бы хоть рот открыть, если с ним заговорит владелец имения?!
— Думаешь, он выйдет, если надсмотрщики решат с нами расправиться? — добавил Закария.
Обессилев, Касем ответил:
— Я не требую верить мне или поддерживать…
Закария поднялся, положил ему руку на плечо и сказал с сочувствием:
— Касем! Тебя сглазили! Я знаю, это дурной глаз. Все судачили о том, как тебе повезло и какой ты мудрый. Вот и сглазили. Да убережет тебя Бог! Сегодня ты знатный человек. Пожелаешь — начнешь торговлю на средства жены, разбогатеешь. Выкинь все это из головы! Будь доволен тем, чем наградил тебя Всевышний.
Опечаленный, Касем повесил голову, потом взглянул на дядю и с удвоенной решимостью проговорил:
— Я не выброшу это из головы, даже если бы все имение стало принадлежать мне!