Дети выживших
Шрифт:
Такур слушал молча и сосредоточенно.
— А в твоей деревне? — внезапно спросил он. — Мы не видели в ней мужчин.
— Мужчины прятались в лесу. Они тоже хотели напасть, но я заставил их поверить, что вы не станете причинять зло.
Лекарь хуссарабов осмотрел рану Пуа и хотел было вытащить стрелу-шип, но Пуа поднял руку и сказал:
— Это всё равно не поможет. Стрелы окунают в сок одного ядовитого растения, и тело, в которое попал яд, долго не живёт…
Тем не менее, Пуа прожил до вечера. А потом его скрутили судороги, мышцы напряглись так, что он поднялся над кошмой, опираясь на нее лишь пятками и затылком. Потом тело скрючилось и стало быстро чернеть. Глаза Пуа к этому времени уже остановились и остекленели.
Прошло еще несколько дней. И однажды Такур, дремавший в своей хижине, был разбужен возгласами. Преодолевая недомогание, которое всё последнее время мучило его, Такур выглянул. И замер от удивления.
Рядом с плотом проплывал корабль. Низкий, крутобокий, с парусом, сплетенным из бамбука на манер циновки.
На борту корабля стояли смуглые люди в желтых, голубых, серых рубахах и в штанах, подкатанных выше колен. Они держали в руках круглые плетеные шляпы и в изумлении глядели на хуссарабов.
Корабль проплыл совсем рядом — до него можно было достать веслом.
Когда корабль миновал последний плот в связке, люди на корабле надели на головы шляпы и разом загомонили на неизвестном языке, в котором голос то повышается, то понижается, а звуки кажутся нечленораздельными.
Прошло ещё несколько дней. Такур видел, как постепенно меняются берега. На многих участках лес был вырублен или выжжен, поля зеленели всходами. На полях работали люди в круглых шляпах и в балахонах синего, желтого, розового цвета. Между полями вились узкие дороги, по которым буйволы тянули одноосные повозки.
Такур решил причаливать.
Но пока воины ворочали веслами, сворачивая к берегу, из-за деревьев показались строения — множество хижин, стоявших у самой воды, с деревянными мостками-причалами, с многочисленными лодочками.
А дальше, за хижинами и лесом мачт, поднимались настоящие дома — деревянные, с причудливо изогнутыми крышами; а за этими домами высились и целые многоэтажные дворцы, окруженные садами.
— Это город царства Дин, — сказал Такур. — Это последнее царство мира; этим царством кончается земля.
Он повернулся и крикнул воинам:
— Близок край земли! Это — конец похода!
Зеркальная долина
Аххуман и Намухха сидели на гигантских утёсах, свесив ноги вниз. Перед ними вправо и влево тянулось сверкающее в лучах восходящего солнца ожерелье Зеркальных озер.
Аххуман, как в детстве, лепил из кусочков глины человеческие фигурки. Они были похожи на живых людей, а когда Аххуман осторожно опускал их на скалы, — они и вправду оживали, начинали играть и баловаться, пока не рассыпались, когда из глины выходила вся влага.
Намухха — тоже как когда-то в детстве, — выстругивал обсидиановым ножом игрушечный меч из цельного ствола гигантского фикуса. Меч получался кривоватым и слишком непрочным. Но чтобы разбивать глиняные фигурки, другого и не требовалось.
— Я вижу, ты нашел настоящего героя, — сказал Намухха, искоса посмотрев на брата.
— Ты, я вижу, тоже, — неохотно отозвался Аххуман. — Несчастного полоумного человека…
Намухха с живостью обернулся к брату.
— Этот человек — самое удивительное из твоих созданий, брат. До семи лет он был баловнем родителей и судьбы, а потом, после рождения двух братьев, стал изгоем в собственной семье. Это человек, сломленный с самого детства. Физически сильный, талантливый, умный, — но жалкий и ничтожный в своем духовном бессилии. Он жил в страхе, в постоянном страхе. Он боялся всех и всего, — потому-то и бродил всю свою жизнь в чужих краях… Знаешь, что он искал?
— Знаю. Прекрасную страну мечты, в которой люди не обижают друг друга.
— Не-ет… — протянул Намухха и сморщился. — Он искал себя, свою вторую, лучшую половинку. Как близнец, которого разлучили с братом во младенчестве. Ну так вот. Я сделал из этого ничтожного человечка героя. Я отнял у него страх.
— И заставил совершить чудовищный проступок…
— Нет, и ещё раз нет! Я только избавил его от страха, а всё остальное — клянусь! — он делал сам!.. Кто мог подумать, что в этой трепещущей от ужаса душе может проснуться зверь!.. Но разве не по-звериному поступали с ним самим? Они уничтожили самое дорогое, что у него было в его нелепой жизни — его глупые стишки и записи. И что же несправедливого в том, что он решил отомстить?
Аххуман промолчал, лишь покачал головой. Несколько живых глиняных фигурок вдруг накинулись на одну и стали её бить. Аххуман вздрогнул от отвращения, щелчком рассыпав в прах все фигурки — кроме той, что барахталась на земле.
— Человек сложнее, чем ты думаешь, брат, — проговорил он. — Никто не знает, что творится в душе самого ничтожного, самого запуганного человека. Даже боги не знают. Внешность обманчива. Героем всегда становится не тот, кто кажется героем…
— Вот-вот! Именно об этом они и говорили… Родной брат моего, как ты выражаешься, бедного помешанного и тот, второй. Чиновник. Кстати, помешанный тоже думал об этом. Незадолго до смерти.
Намухха задумался, припоминая.
— Да. Он думал, что разбивает оболочку человека, освобождая его душу. И он освободил душу этой довольно неприятной особы — Лайсы.
— Ладно, — вздохнул Аххуман. — Теперь об этом поздно говорить. Пора собирать героев.
— А разве они еще не собраны? — лукаво спросил Намухха.
Аххуман показал рукой на северо-запад. Там, среди скал, двигался черный поток.
— Ага! — улыбнулся Намухха. — Вот оно, Последнее Сражение. Сойдутся два войска, и оба полягут. Хуссарабская империя разваливается сама собой… Разве я не говорил?..
Намухха, шевеля губами, что-то подсчитывал, глядя на черную ленту, струившуюся по горной дороге.
— Три тьмы всадников… Из которых почти пять тысяч тяжеловооруженных. А посмотри-ка! Какой длинный обоз с камнеметалками! По — моему, там есть даже огнемёты.
Намухха радостно улыбнулся, словно гордясь за войско Каран-Гу:
— Знаешь, как они устроены, огнемёты? Это такая труба с мехами на конце. В трубу наливают кровь земли, поджигают фитилек, а потом качают меха. Огонь летит недалеко, но прожигает насквозь трёхслойный щит…