Дети выживших
Шрифт:
Купца, о котором говорил Ом Эро, звали Зенопс. Он охотно согласился плыть в Киатту, и даже решил взять с собой сына-подростка и племянника.
— Они бредят дальними странами, — пояснил Зенопс, посмеиваясь в густую рыжеватую бороду. — Пусть повидают свет.
Зенопс хотел заодно поторговать, и снарядил еще два корабля: один был его собственный, а другой он арендовал у своего родственника, купца из Руэго.
Зенопс не удовольствовался рассказами Крисса и Гаррана, и отправился в Лаверну. В порту и в таверне, в городском совете и просто на улицах он расспрашивал о том, чем торгуют в Кейте, какой товар везут туда, и какой покупают там.
— Выгоднее всего торговать металлом и камнями. Они занимают немного места, и приносят большой доход, — рассуждал он. — Спросите у любого в Билуогде или Тулуде, и вам расскажут, о том, как однажды я вернулся из плавания на чужом корабле, купив у капитана место на палубе. Я сошел с корабля в Билуогде, и люди думали: вот приехал какой-то нищий из дальних стран. Я вернулся в свой дом и постучал дверным молотком в двери. Двери открыл старый слуга.
Он не узнал меня. Тогда я попросил позвать сына, — но сын тоже не узнал меня. Впрочем, — засмеялся Зенопс, — я тоже его не узнал, поскольку плавал больше трех лет.
Тогда я назвал себя, а старый дурень-слуга заявил:
— Мой господин — богатый и уважаемый купец. Дом его, конечно, постарел и требует ремонта, но все соседи знают — вернется Зенопс и отремонтирует дом.
Тогда я попросил вынести на улицу коврик из прихожей. Слуга вынес — старый драный коврик. А я снял с себя выцветший ветхий плащ, взял нож и надрезал подкладку. И высыпал на коврик целую гору рубинов и изумрудов. И что бы вы думали? Старый дурень заплакал и заявил:
— Воистину, ты — Зенопс, мой господин!
Зенопс рассказывал все это, сидя в таверне на набережной, в окружении нескольких слушателей. Вместе с Зенопсом были Ом Эро и Раммат.
— Но это еще не конец рассказа, — посмеиваясь, сказал Зенопс. — Из городской управы, прослышав о моем возвращении, в тот же день принесли счет. Штраф за неисправный водосточный желоб. Сам по себе штраф был небольшим, и я заплатил бы его, даже не заметив. Но за три года накопилась такая пеня, что на уплату штрафа ушли три не самых мелких изумруда!
Зенопс грохнул по столу оловянной кружкой с легким вином и расхохотался.
— Я вижу, — улыбаясь, сказал Ом Эро, — что имею дело не только со знающим и бывалым, но еще и с честным и порядочным человеком.
— Вот именно. Ни один дурак не стал бы платить такую дикую пеню. Я же не виноват, что плаванье затянулось, верно?
Он погладил бороду, хитро взглянул на Ом Эро и добавил:
— Но я оспорил этот штраф в городском суде. И мне вернули пеню!..
Лаверна строилась.
И корабли отплыли под стук молотков и визг пил. Небольшая толпа собралась на пристани, — во главе с Архамом, который был избран городским магистратом.
Крисс без грусти смотрел на новенькие домики на каменных фундаментах. Домики были рассыпаны по зеленому склону холма, и тут и там между домами высились золотоствольные сосны.
Пусть это хорошее место, думал Крисс, но все же это чужое место… Пора возвращаться на родину.
Зеркальная долина
После целого дня изнурительной скачки каан-бол свалился без сил в наспех растянутом шатре и мгновенно уснул.
Когда он проснулся, отблески костра плясали внутри шатра — полог был откинут. У костра сидели трое мужчин и тихо беседовали.
Каан-бол сразу же всё вспомнил, приподнялся и испуганно позвал:
— Мама?
В шатер скользнула Домелла.
— Да, сын. Я здесь.
Каан-бол успокоился и снова прилег.
Домелла присела рядом, взяла его за руку.
Мужчины продолжали беседу, и пламя костра играло на стенах шатра, словно плясали светлые человечки.
— Хочешь, спою тебе песню? — тихо спросила Домелла, склонившись к сыну.
— Какую?
— Ту, что пела тебе всегда, когда укладывала спать.
— Наверное, это было давно, — сказал мальчик. — Я не помню той песни.
Домелла сказала:
— Ты вспомнишь…
Она негромко запела. Слова показались каан-болу непонятными и чужими, а мелодия — странно тягучей. Но потом, постепенно, он стал понимать, о чем говорилось в песне, хотя и не мог бы повторить этих слов. Мать все пела, и наконец каан-бол ощутил, что уже слышал эту мелодию, и эти слова знакомы ему настолько, что он, казалось, мог без труда повторить их.
Мужчины у костра давно замолчали. Из шатра слышалась та самая песня, которую все они помнили с детства.
Песня стала стихать и тихо сошла на нет. Домелле показалось, что сын уснул. Она выпустила его руку.
— Мама, я помню эту песню, — сказал каан-бол. Замешкался и внезапно повторил по-аххумски, хотя и запинаясь:
— Я помню эту песню, мама.
Домелла отвернулась. Сын привстал и погладил ее по плечу.
Она повернулась, обняла его. В глазах ее стояли слезы.
— Хочешь, спою еще?
— Да, мама. Хочу.
Костер почти догорел. Мужчины сидели, горбясь.
— Боги, — прошептал Харрум, — вот что хуссарабы отняли у нас.
— Хотели отнять, — поправил его Сейр. — Но не смогли.
Когда закончилась и вторая песня и в шатре стало тихо, Сейр взглянул на Каршу и негромко спросил:
— Расскажи, как ты попал в рабство?
Карша вздрогнул. Он полулежал лицом к костру, глядя в гаснущие огоньки. Лицо его потемнело. Он медленно ответил:
— Об этом написано в договоре о купле.
Сейр сидел у костра по-хуссарабски, поджав под себя ноги, не горбясь. Он выглядел, как таосский бог — сидящий каменный памятник с бесстрастным широким лицом. Лицо казалось красным в отблесках костра, но на самом деле оно было загоревшим, с копной отросших седых волос, закрывавших виски.