Дети
Шрифт:
– Прозит! Прозит! С праздником!
Ганс Папир возвышает голос и рюмку, сверкая мундиром. Не только он один пришел на венчание Тильды в форме. Также блистают в мундирах долговязый Эгон, Пауле и сапожник Шенке. В последние дни усилились слухи, что Гитлер должен изо дня в день взять власть в свои руки. Со всех краев страны пришли сюда маршем батальоны штурмовиков, Пауле и Шенке вернулись домой! Нельзя сказать, что госпожа Шенке с большой любовью, как полагается верной супруге, встретила мужа, вернувшегося в лоно семьи. Даже не дала ему войти в подвал. Ганса Папира она тоже изгнала оттуда без всякого
– С праздником! – говорит, поднимая перед елкой рюмку, горбун Куно, в сторону Тильды и Кнорке. – С радостным праздником Рождества! Да будут Тильда и Кнорке новой парой в новой Германии!
Ганс Папир и его товарищи встают по стойке смирно, взметают руки в нацистском приветствии одновременным восклицанием:
– Хайль Гитлер!
Тильда и Кнорке окружены мужчинами в коричневом. Жених Кнорке подмигивает Гансу Папиру, и тот хлопает его по плечу. Тильда сияет, как елка.
– С радостным праздником Рождества!
В это время мелькает мимо трактира старая мать Хейни, покойного мужа празднующей Тильды. Она держит за руки маленьких детей Хейни – Марихен и Макса. Старуха останавливается на миг и бросает взгляд на свою квартиру. Во всем светящемся огнями доме только в окнах ее квартиры темно. Там, на столе пустой комнаты, она знает, стоит букет хвойных веток в банке. Она нарвала эти зеленые еловые ветки около могил мужа и сына.
В послеполуденные часы, до наступления праздника, она поторопилась на кладбище, выплеснуть ушедшим мужу и сыну все свои боли. Но мертвые не торопятся на помощь живым. Теперь она вывела из дома детей, чтобы они не подглядывали в трактир, стоящий напротив, где их мать празднует свое венчание.
– Куда, бабушка? – спрашивает маленький Макса.
– К Отто, мальчик. В этом году мы празднуем вместе с Отто.
– Мы вас давно уже ждем, – говорит старухе Мина, – и так как вы, наконец, пришли, мы можем зажигать свечи.
– Вы ждали нас? – удивляется старуха. – Откуда вы знали, что мы придем? Ведь мы и сами об этом не знали.
– Она же сегодня венчается, – говорит Отто, – могла ли ты остаться в доме, когда венчание происходит у тебя под носом?
Дети передали Мине на хранение куклу и поезд – подарки бабушки. Мина положит их под елку в соседней комнате.
– Идите сюда быстрее, елка светится! – зовет Мина из кухни, где запах поджаренного риса идет от плиты.
Дети врываются в комнату. Свет погашен, горят свечи на елке, которая вся убрана серебряными лентами, словно она сама подобна ангелу с серебряными волосами. Мина поставила елку у стены, под портретами Карла Маркса и Августа Бебеля.
– Иисус Христос приходит! Иисус Христос приходит! – поет костлявая Мина, старуха и дети. Отто лишь поддерживает мотив. Он – коммунист! Счет у него с Иисусом не так уж прост...
– А это для вас, детки, – приближает Мина детей Хейни к елке и подаркам, которые приготовила для них. Марципановый Николай-чудотворец стоит на страже мяча для Максы. Марципановый ангел охраняет кружевные салфетки для Марихен.
– С праздником, мать! С праздником!
– Вы помнили нас...
– Что за удивление, мать? Поему нам вас не помнить, – голос Мины сух, как всегда.
Отто включает большой свет в комнате: рассматривайте, детки, подарки и радуйтесь им. Отто поднимает над головой каждого ребенка, старуха следит за ним. Слабая улыбка возникает на ее губах. Мысли ее направились к Тильде, празднующей в трактире, но она старается не испортить праздника, и видно, каких это ей стоит усилий.
– Мать, – обращается к ней Отто, – в конце концов, все приходит к доброму концу. Видите, мать, завершилась забастовка. Снова война с нацистами в полном разгаре, какого еще никогда не было. Можно снова дышать, снова чувствовать сердце в груди. Надо было вам так волноваться из-за забастовки? В конце концов, из выборов мы тоже вышли с выигрышем, и они потеряли два миллиона голосов. Мы выигрываем, а они проигрывают, мать.
Мать не смотрит на Отто: лучше бы он не начал эту тему, и дал бы ей постоять спокойно около сияющей елки, и найти покой душе. Но если уж он начал говорит об этом, она вперяет в него разгоряченный молодой бдительный взгляд и говорит с большой суровостью:
– Но офицер, застреливший моего сына, никогда не был социал-демократом.
Он – нацист!
– Да, мать, в отношении офицера вы правы. Офицер – нацист. Мне это стало известно.
– Какая же была у вас необходимость распространять ложь и обвинять партию моего сына?
– Это был маневр в большой войне, но все это в прошлом.
– Вы лгали и втянули моего сына в эту ложь. Если вы добились победы маневрами и уловками, нет у меня веры в эту вашу победу.
– Что вы начали этот разговор у елки? – говорит Мина с явным беспокойством, что спор этот превратится в ссору между ними, – садитесь за праздничный стол. Мина мешает рис и кладет большую порцию на тарелку старухи.
– Мы приготовили вам широкую постель, мать, в кухне, и деткам будет тоже, где положить голову. Все трое малышей будут спать на одной большой кровати, а мы с Отто устроимся на одной узкой постели.
– Я не вернусь туда, – повышает голос старуха, обращаясь к Отто и Мине, – ни в эту ночь, и вообще ни в какую ночь.
– Что значит? Это же ваша квартира?
– Она не моя. Я советовалась с вашим адвокатом, Отто, доктором Ласкером. Человек он добрый, и бесплатно занялся моим делом. Каждые три года необходимо обновлять договор на съем квартиры. И не я сняла ее в последний раз, а Хейни. От него все имущество перешло к Тильде, его вдове. А я с детьми осталась без ничего.
– Вы останетесь здесь, – решительно говорит Мина.
– Нет... Вы добрые люди. Но у вас маленькая квартира, чтобы держать в ней такую большую семью.
– Управимся, мать, – говорит Отто.
Праздничная трапеза и радостные чувства утомили детей. Глазки у них сузились, и Мина встала, чтобы уложить их в постель. Макса и Марихен пошли за ней.
– Что же можно сделать? – спросил Отто старуху, когда они остались вдвоем.
– Ты беспокоишься обо мне, Отто?
– Что за вопрос, кто еще побеспокоится о тебе, если не я?