Детские клятвы
Шрифт:
– Алер-то? Он Верховный маг, служит королю всю жизнь, а вообще, он весьма докучливый старик. Разговаривать с ним – что биться головой об пол, самому больно, а толку никакого, тут хоть апостолом стань, хоть продай душу демону – итог один. – Она нахмурилась и произнесла, подражая дрожащему старческому голосу, – Нынешнее поколение ничего не смыслит в жизни. Падение нравов!
Рен не удержался от короткого смешка.
– А его руки – не унималась она – руки это или курага? Интересно, он лицо потому же скрывает…? Ох уж эти маги! Как можно доверять им, когда они натягивают капюшоны на грудь, только бы их "просветлённые лики" не смущали темных
– Неужто, они тебе так неприятны?
– Не все. Вот скажем, у того же Сесиля есть ученик, чуть нас постарше, Леон, так он и слова грубого не скажет и поклонится лишний раз. В крайней степени приятный молодой человек, и совсем лишён бахвальства. Еще бы не якшался со всякими любителями кутежей…
Она усадила Рена перед большим тяжёлым зеркалом с литыми ангелами по краям и сложной ракушкой на самом верху.
" Если такое упадет на голову, череп разлетится, как горшок…" – мельком отметил он и , вдруг увидев собственное отражение, оцепенел.
Никогда прежде он не думал о человеческой красоте и тем более о собственной привлекательности, но теперь, неотрывно следя за внимательным движением светлых глаз , чувствовал, что через пару лет ему откроются новые перспективы. А пока холодные лезвия с мерным звуком срезали его волосы, открывая юное лицо.
– Ну вот, другое дело. – с выражением величайшего удовлетворения Арлен отложила ножницы. – А теперь ступай, матушка скоро вернётся.
Он послушно удалился.
Из таких мимолётных моментов и состояло из общение, в конце концов у юной госпожи имелись собственные дела, и юноша все больше времени проводил в уединении.
Разговоры с Арлен шли только на пользу, хотя Рен едва ли умел вести беседу. Часто он замолкал, не чувствуя права быть болтливым и разговор умирал, задушенный линией сомкнутых губ.
– Ты больше ничего не спросишь? – со смехом уточнила Арлен как-то, пытаясь втолковать ему, как все же работает магия. Ей страшно нравилось объяснять ему все эти элементарные вещи. Может, это тешило самолюбие или она и впрямь хотела вырастить из Рена настоящего мага, почувствовав в нем потенциал, но со временем они все чаще стали вместе бывать в библиотеке. Рен никогда ничего не спрашивал и однажды любопытство наконец доконало девушку.
– Зачем? – обескуражил ее Рен.
– Ты ответишь, а мне ума не хватит понять. Видишь ли, там, где я вырос, волшебством считалась способность набрать в лесу пол лукошка лечебных трав и растолочь их в мазь. До тех пор, пока молодая госпожа не гонит меня взашей, я не стану надоедать расспросами. Мне есть, чем питаться и где зимовать, остальное подождёт.
– Ты не слишком амбициозен .
– Я всего лишь не в том положении.
Тогда Арлен ничего не ответила и вернулась к этому разговору спустя немного времени. расчет оказался верен, Рен обжил домик на дереве, но ни колоть дрова, ни готовить, ни пасти стада, ни пахать не было необходимости и впервые за свою жизнь ощутил избыток минут в сутках. Бесконечным метаниям пришел конец, вдруг завершилась череда дней, когда он носился голодный в поисках работы или зазевавшегося богача, небрежно выставившего кошель напоказ, и Рен растерянно радовался возможности спать и есть вдоволь, не имея понятия, чем себя занять.
Теперь он сам робко спросил :
– Арлен, а ты ведь, наверное умеешь читать?
– Умею.
– А писать, стало быть, тоже умеешь? – осторожно продолжил он.
– Естественно. – улыбнулась она снисходительно, мысленно умиляясь восторгу Рена, который тот тщетно пытался скрыть.
Она ждал просьбы , но ее не последовало, и , пребывая в благостном расположении духа, девушка решила немного подтолкнуть мальчика.
– А что? Тебе нужно что-то прочитать? Или может, ты хочешь, чтобы я учила тебя грамоте?
– Ты стала бы? Мне ведь…
– Тебе по-прежнему незачем платить мне дружок.
С этого дня Арлен и впрямь стала учить его, и к тому моменту, как ему исполнилось тринадцать, он умел читать и сносно писал. Естественные науки давались ему не слишком, возможно, оттого, что у Арлен не было к ним особой склонности, за то у Рена обнаружилась отличная память – вскоре он стал разбираться в истории и географии. Впрочем, чем больше он познавал их, тем более странным казался ему перелет из Нирна в арерский лес, которого он не помнил .
Ещё больше его волновала теперь личность Ренарда, но никто из его окружения не имел понятия , кого же Рен видел в ночь побега и вскоре он оставил попытки это выяснить.
Всему свое время. Очередная простая истина, о которой все знают, многие признают ее справедливость, и мало кто принимает ее во внимание. Рена
часто считали человеком крайне толстокожим, особенно сердобольные усматривали за его скучающим видом хорошо скрытые душевные терзания, на деле же ни юный возраст, ни красоты родного края не смягчали огромного безразличия к столь многим вещам, что порой Рен и сам ощущал укол страха так никогда и ничего не почувствовать.
Однако он лукавил, пускай его сердце не переполняла щемящая нежность, оно было покойно и билось ровно от теплого ощущения безопасности.
Эти воспоминания вызывали улыбку у обоих и по сей день. Теперь, глядя на похорошевшего пятнадцатилетнего юношу с аккуратно подстриженными волосами и внимательным взглядом холодных светлых глаз, поверить не могла, что своими руками выудила эту жемчужину с самого дна, а то, как он улыбался ей, точно старшей сестре, наполняло уставшее от заточения сердце радостью. За эти два года, Рен так и не у знал, почему молодая госпожа заперта в глуши, так же как она не узнала, почему он скитается, точно неприкаянная душа.
Ей только теперь, когда он лежал без сознания от удара старинным фолиантом, пришла в голову мысль, что он еще юн и, к сожалению, за свой недолгий век повидал немало горя и, может, его судьба трагичнее ее собственной.
***
Перед закрытыми глазами Рена же вместо бесконечных книжных полок предстала совсем иная картина.
Его куда-то тащат, перед глазами – подсвеченные солнцем переплетения нитей. На голову, наверное, наброшен мешок. Идти совсем недалеко, прежде , чем Рен успел испугаться, его усадили на стул.