Детский дом и его обитатели
Шрифт:
«Восемь девок – один я»…
– Входи, что стоишь? – говорю я и указываю на его место за столом.
Входит, садится на своё место. И вот он уже корпит над учебником. Молчат девицы-красавицы, не рвусь в разговоры и я. Они смотрят на меня выжидающе – какие будут дальнейшие действия? Я складываю листок пополам и прячу в сумку.
Они напрягаются, но по-прежнему ни гу-гу.
– Что, так и будем играть в молчанку? – прерываю я эту странную игру. – Что приуныли, девуленьки?
– Пацаны
– Вовсе нет. И вы это со временем поймёте, – говорю я спокойно.
– Так что нам сейчас делать? – спрашивает Кира.
– Уроки, – снова говорю я, вставая, и расставляю стулья по своим местам, – школа ведь не отменяется.
Ну вот, теперь порядок, я спокойно сажусь за свой стол. Дружный вопль разрушительной силы заставил стены нашей отрядной вздрогнуть.
– Так вы… остаётесь?
Я смотрю на свою «правую руку» – Киру, как на неразумного младенца.
– Что за вопрос, настоящие вожди народ не предают, – торжественно констатирует Надюха, влезая на стул.
Стекла только чудом уцелели и на этот раз, не вылетели тут же из рам от дружного девчачьего вопля.
– Так вы остаётесь?!
Я молчу, боюсь, подведёт интонация.
– Эстессна, – вставляет свой коммент Надюха, стоя на стуле. – Наколка – друг чекиста.
Эта дурацкая острота окончательно разрядила обстановку – хохочут все и громче всех – сама авторесса весьма двусмысленного юмора. Не пора ли объявить штормовое предупреждение? И только Кира всё ещё пытается «разобраться».
– А заявление? А подписи?
– Этот документ не имеет силы, – говорю я.
– Почему?!
Палитра оттенков чувств на её лице достойна кисти художника-моралиста…
– Нет кворума.
И снова содрогаются стены:
– Урррра!!!!! Мы победили!
Теперь они уже не могут успокоиться – и я волнуюсь. Уж слишком бурно девочки выражают свои эмоции…
И хохочут, и рыдают в дюжину глоток. Спало нервное напряжение. На меня же нахлынула волна спокойствия, какая-то небывалая уверенность нашла…
Ну что, не так уж всё это и плохо. Я, честно говорю, рассчитывала на худшее.
Появилась определённость – и это главное. Ведь как можно «рулить» отрядом, не зная и не понимая истинных причин торможения. А оно, это торможение, в последнее время катастрофически нарастало. Конечно, было (и не слегка!) как-то обидно.
Впервые в жизни я так грубо просчиталась. На девчонок я надеялась меньше всего. Своей опорой считала мальчишек, чьи судьбы буквально были в моих руках – половина из них уже имели бы «диагноз» или «приговор» – со всеми вытекающими для дальнейшей жизни последствиями, если бы я их, ценой конфликтов и скандалов с администрацией школы не отстояла их права. Была уверена – хотя бы половина из них меня не предаст. Воздержатся от подписания моего приговора.
Куда там! Подписали
– А ты что же не со всей вашей командой? – спрашиваю его тихо.
– Я не баран, чтобы в стаде бегать.
– Вот как.
– Овцы идут не за лидером, а за хвостом впереди идущего барана. Он в яму, и они – за ним.
– Согласна. Но ты же назвал себя бараном, а не овцой?
– Разницы нет.
– Почему?
– Потому что нет никакой чести в том, что за тобой бежит стадо овец.
Да…
Похоже, он не только Солженицына прочёл, но и кое-что из Ницше усвоил. У меня была книжечка дома – сравнительный анализ творчества знаменитого немца и нашего Достоевского, Рассуждения сопровождались обильным цитированием обоих авторов. «Один день» Пучок у меня дома тайно «зачитал». Донёс же Ханурик. Говорит: «А Пучок у вас журнал спёр». Хотела тут же забрать – не отдал, говорит, дома забыл. А потом в школе целая история вышла – читал во время урока под партой, отобрал учитель и… вызов к директору… Говорит потом мне в своё оправдание:
«Короче, журнал отобрали, но вас я не выдал».
И вот он снова примерно корпит над учебником. Феноменальный тип этот Пучок. Пусть мир перевернётся, а он не отступится от своей цели – упорно грызёт гранит науки. За это его просто ненавидел Бельчиков.
– А тебе не боязно? Один против всех. Уроки вот готовишь.
Пучок отрывается от книги и спокойно отвечает:
– Я врачом хочу стать. Потому и учусь. Чтоб в мединститут попасть.
– Я понимаю, медицина много потеряет, если лишится такого кадра. – Но ты-то почему на такие жертвы идёшь?
Его дразнили зубрилой и часто били – и в школе и в детском доме. Но он продолжал свою битву за отличные знания. Хотя и не зазнавался – по причине своих пятёрок.
– У меня мама больная. Стану врачом и её вылечу.
(В мединститут он действительно поступил, но мать его умерла – когда он был студентом первого курса…)
Сижу за своим столом, смотрю на своих воспитанниц, сумбур в голове потихоньку улёгся.
Но что же с Игорем? Ничего непонятно…
И тут открывается дверь и… вот он, Игорь – собственной персоной!
– Можно?
– Входи.
Бочком протискивается в отрядную. Смотрит в пол.
– Дайте заявление.
– Какое же?
– Какое подписывали.
– Зачем?
– Хочу вычеркнуть…
– Кого?
– Себя.
– А что так?
Молчит, уныло смотрит мимо меня. Такое глубинное отчаяние в глазах!
– Сказали…
– Что – сказали?
– Сказали, что если мы доведём вас…
– Доведёте? До чего же? Очень интересно.
– До ухода.
– Чего, чего?