Детский дом и его обитатели
Шрифт:
– Ну чтоб вы ушли.
– Ах, вот оно что!
Потом, глубоко вздохнув, тихо сказал:
– Это я…
Он замолчал, вытер пот со лба, шумно выдохнул.
– Что… ты? Ну что? Говори же, не пугай меня. Игорь, ну же!
– Это я вам листок в журнал положил.
– Какой ещё листок? – недоумеваю я. – Заявление…
– Ты? О боже… Зачем?
Щёки его делаются цвета варёной свёклы.
– Сказали, что…
– Поняла. Что домой пускать не будут. Так?
– Так.
– Ясно. Садись и делай уроки.
– Только дайте список…
– Ну, вот он.
Игорь вычеркнул себя и снова вздохнул. Лицо его светлеет.
– Вы простите меня?
– Садись уже.
Стоит, смотрит умоляюще.
– Простили?
Киваю ему, мол, всё нормально, но он всё так же стоит перстом. Я уже не на шутку обеспокоена.
– Игорь, ты в порядке?
– Я – да. А вы? Если честно.
– Я тоже, даже более чем – если совсем честно.
Трогаю его лоб – нет ли жара? Он улыбается и резво идёт на своё место.
Снова стук в дверь.
– Войдите.
На этот раз Ханурик.
– Можно?
– Что именно?
– Себя вычеркнуть.
– А раньше чем думал?
Олег улыбается своей обезоруживающей улыбкой и говорит совершенно безумные вещи:
– Так я не понял, что за объявление вы прочли.
– А что с твоей головой случилось такое дивное?
– Я всё про голубя думал.
Он смотрит на меня в упор, глаза развернул по блюдцу, взгляд заволакивает мечтательная пелена.
– Какого, прости, голубя?
– А который разбился.
– Так это сокол был.
– Наверно, сокол. Всё равно жалко. А можно спросить?
– Спрашивай, отвечу.
– А зачем вы нам про сокола рассказали?
– А ты сам как думаешь?
– Вы что думаете, мы… как эти змеи?
– Уж там был, а не змеи.
– Ну да, это уж там был. Снова задумался.
– И что дальше?
– Это Мамочка змей. Гад ползучий.
– Правда?
– Ага.
– Вот ему это и скажи.
Но он меня не слышит – весь в своих распрекрасных мечтаниях.
– А я б как голубь.
– Сокол там был.
– Да. Как сокол бы полетел…
Глаза его затуманились, взгляд ушёл в некое иное бытие. Что он там видит, в своём виртуальном пространстве? – Вот, однако, какой ты, малыш…
– Ага, полетел бы. Я знаю уже.
– Полетел бы. Конечно. Ты такой, летучий…
– Ну, правда, полетел бы, – всерьёз обижается он. – А вы не верите.
– Уже верю.
– А если б сокол в море прыгнул, тогда б он не разбился? Правда, почему он в море не прыгнул?
– В том-то и дело, милый Олег, он шёл на смерть сознательно. У него не было выбора. Такова плата.
– Какая плата? – спрашивает он недоумённо.
– Плата за свободную жизнь. Ещё немного свободного полёта… и тогда уже смерть. Это метафора, Олег. Понимаешь?
Ханурик трясёт головой и говорит:
– И всё равно зря он прыгнул в пропасть. Лучше бы в море. Потом бы выплыл и спасся. У птиц перья жиром покрыты. Они не мокнут. И птица никогда не тонет.
– А ведь правда. Совершенно другой смысл, – соглашаюсь я. Он заметно оживляется.
– А может, другой вариант есть?
– Какой вариант? – не сразу поняла я.
– Ну, вы же рассказывали, что писатели иногда пишут много вариантов, а потом выбирают, какой будет лучше.
Я ответила не сразу. Но он ждал.
– Этот случай, Олежка, категорически без вариантов…
После самоподготовки выхожу из отрядной – сидят, голубчики, в коридоре.
Спокойно дефилирую мимо. Кто-то бросает вслед:
– А когда уйдёт?
– Сказала, что подпишете, уйду.
– А сама обманула.
Оборачиваюсь.
– Нетушки, не было такого. Я сказала, что просто хочу выяснить, кто…
– … кто недоволен советской властью, – встряла Надюха и тут же громко загоготала.
Закончить остроту про тех, кто недоволен, ей помешали «протестанты».
– Уймись, роднуля.
– В больших дозах утомляешь! Говорю:
– Да, я просто хотела выяснить, чего же вы на самом деле хотите.
– И сделать определённые выводы, – снова корректирует диалог Надюха.
– И что за выводы? – интересуется Бельчиков.
– Не что, а кого, – поясняет Огурец. – Я понял. Ольга Николаевна таким способом определила, кого надо вывести из отряда. Вот ты, Беев, и ты, Бельчиков, – и есть эти самые выводы.
– А ты что? – ошалевает Бельчиков. – Тебя ж тоже вывели. Или ты самый умный?
– Да, самый, – отвечает без ложной скромности Огурец. – Меня вывели по недоразумению. А вас развели, как лохов на бобах.
– Так вы что, правда, всё выяснили? – спрашивает у меня испуганный не на шутку Беев.
– Да, выяснила главное. Вы – торгаши. И вам нравится торговать своей совестью.
– Чево-чево? – вытаращил глазища Бельчиков.
– Вам, по-видимому, нравится торговать. Вы хотите, чтобы вас покупали, как вещь, – говорю я несколько назидательно, отстранённо.
На горизонте показывается Людмила Семёновна. Однако к нам не спешит подойти.
– Не понял.
Бельчиков встаёт с дивана и воинственно на меня смотрит. Я говорю:
– Да, да! вы хотите, чтобы вас покупали, как вещь. У вас, похоже, нет такого человеческого свойства, как достоинство. Вам нравится, я вижу, когда вами манипулируют, играют вашим мнением, используют вас в очень взрослых играх. И после всего этого вы ещё требуете к себе уважения?