Детский дом и его обитатели
Шрифт:
Ведь если бы они взяли сторону «протестантов» и вместе с мальчишками подписали «расстрельное» заявление, то и проблемы в тот же час не стало. И не стало бы первого отряда, равно как и воспитателя его – в моём лице. Детей бы просто раскидали по другим детским домам, как обычно делали с «трудными», а что было бы со мной, даже не берусь строить предположения… Вот он, тот самый момент, когда отчаянная борьба за безнадёжное, как многим уже казалось, дело была необходима, как никогда. Необходима для тех, в первую очередь, во имя кого эта борьба и велась. Для моих, опять вдруг взбрыкнувших, «трудных» воспитанников. Детям надо было преподать урок. Урок стойкости. В жизни это им очень пригодится. Надо, надо научить их идти до логического конца даже тогда, когда завершение дела не обязательно венчается безусловной победой.
Это и есть «честные ошибки энтузиазма»…
У них будет трудная, очень трудная жизнь. Они не имеют права расслабляться – но их будут упорно толкать к этому. С ними будут заигрывать, или – пугать. Это уже по обстоятельствам. И они должны научиться отличать доброе отношение от хитрой и суекорыстной лести. Где-то я прочла: когда оступается энтузиаст, свято верящий в правоту своего дела, это не страшно. Он падает, да. Но это – падение вперёд.
Он может в кровь разбить лицо. Но если найдёт в себе силы встать, он обязательно пойдёт дальше! И те, кто пойдёт за ним, на этом месте уже не оступятся.
Ибо это – падение на дорогу.
.. Голова моя пухла от постоянно одолевавших меня кошмаров. Сомнения грызли нещадно – права ли я? А вот как они, мои дети? Что творилось в их некрепких, но уже очень и очень утомлённых душах? Чего хотела я от них теперь? После того, как отряд буквально разломился на две неравные части? Вряд ли смогла бы точно сформулировать. О себе в этом смысле я знала наверняка – хочу быть нужной им. Здесь и сейчас. И в этом видела свой долг. Острее, чем когда-либо, ощущала внутреннюю необходимость биться за них – для их же блага. Чего бы это мне ни стоило. И я не ломала голову над тем, к чему это, в конце концов, приведёт, и чем вся эта деятельность лично для меня обернётся. Не сразу в моём сознании выкристаллизовалась мысль о том (пожалуй, она и была самой главной), что моя сверхзадача – и есть пробуждение в душах моих воспитанников совести.
Потому что именно совесть и только совесть делает человека личностью.
Со-весть=Сопричастность Вести.
Верно замечено: самый чуткий индикатор рождения совести – это когда человек со всей остротой вдруг начинает ощущать на себе господство слова «должен». Пока же мои воспитанники продолжали жить в каком-то деформированном мире – должны были им, они же не должны никому и ничего. В этом и заключалась трагедия. Удастся ли им одолеть это извращённое понимание жизни и усвоить совсем иное, пока ещё чуждое их настроенному на жёсткий эгоизм сознанию? Наверняка я, конечно, пока не знала. Но без этого понимания они полноценными личностями никогда не станут.
Глава 37. К профессии готовить надо, а не под музыку маршировать!
Директриса ведёт себя удивительно – будто вообще забыла о том, что во вверенном ей детдоме есть такое неудобное, странное образование, как первый отряд. А вот кто о нас не забывал и даже очень вовремя вспомнил именно сейчас, так это Тамара Трофимовна. Блистательная Хозяйка и в городском интерьере выглядела столь же эффектно, как и в обрамлении щедрой кавказской природы. Одевалась она сногсшибательно – вот и на этот раз пришла как на показ мод: элегантный белый хитон (или что это?), сапожки на высоченной шпильке, тоже белые. Хоть сейчас на подиум… Штабелями, надо полагать, складывается мужское население планеты к её ногам. Да…
– Как поживаете?
Она улыбается своей блистательной улыбкой, смотрит умными глазами и – ждёт. Я скромно отвечаю:
– Спасибо. Замечательно.
Она перестаёт улыбаться.
– Замечательно – это… надо понимать, новая история?
– А вы ясновидящая.
– Надеюсь, на этот раз без жертвоприношений?
– Ну, как вам сказать…
– Так и скажите.
– Почти.
– И всё-таки, что у вас опять? Голос её строг и даже чуть сердит.
– Мальчишек из отряда выгнали.
– И где они теперь?
– Нигде.
– Не слабо, однако, как говорил ваш Беев.
– Теперь уже не мой.
– Перекупили?
– Похоже.
– И кто?
– Начальство наше его конфетками прикармливает.
– Лично Беева?
– Да. Персонально.
– За что такая честь?
– За особые заслуги в деле развала первого отряда.
– Весело вы тут живёте.
– Да уж. Ухохочешься…
– А как наши подарки, понравились детям? – деловито спрашивает она.
– Какие подарки?
Хозяйка нахмурилась, потом сказала несколько раздражённо:
– Вчера наша общественность передала в детский дом игрушки. Много игрушек. Я просила, помня наш с вами разговор, передать побольше во второй класс.
– Спасибо, но…
– У них всё та же воспитательница?
– Воспитательница та же. А вот с игрушками получилось просто ужасно.
– Не понравились? (Она в недоумении.)
– Настольный футбол в тот же вечер разломал лично Бельчиков. Ну и всё остальное тоже растащили по углам и – на части. Беев вот…
– Опять Беев? При чём здесь ваш Беев? (Она уже почти кричит на меня.)
– Ой… Дело в том, что Людмила Семёновна распорядилась отдать почти все лучшие игрушки моим балбесам.
Хозяйка присвистнула в изумлении.
– Вот оно что! То-то я смотрю, по коридору фигурки пластиковые валяются. Так это из «футбола»?
– Ну да..
– Ох…
Она молчит, глядя в одну точку и даже слегка приоткрыв рот.
– А у вас на заводе как дела? – спрашиваю я больше из вежливости.
Отвечает сразу.
– В завкоме подняли документацию за последние пять лет. С начала шефской помощи этому детскому дом.
– И что? Интересно?
– Захватывает.
– А конкретно?
Она покачала головой и зацокала языком.
– Забавные фактики проклёвываются. Очень похоже, что имеет место групповое хищение государственных и заводских средств в особо крупных размерах.
– Но вы же сами говорили: все воруют. Она вспыхнула.
– Но не до такой же степени! И потом. Вор вору рознь. У государства вообще-то украсть не грех.