Детское время
Шрифт:
Хотя с соляркой (как и с бензином) все было не очень-то и плохо. Самая старая установка по добыче моторного топлива из угля все еще работала в Колпине, и выдавала по паре сотен тонн в сутки. Откровенно говоря, после многочисленных модернизаций и переделок ее вряд ли можно было называть «старой», но она располагалась на том же месте, что и выстроенная Верой Сергеевной — а в других местах подобных установок работало чуть больше двух сотен, так что только «угольного дизеля» ежесуточно производилось больше семидесяти тысяч тонн, а ведь еще топливо производилось на нескольких сланцевых заводах. Да и в Баку ежесуточно добывалось чуть больше пяти тысяч тонн нефти — но «лишнего топлива не бывает».
Хотя последний тезис разделяли далеко не все. Катя-первая, закончив вдумчивое изучение очередной книжки из библиотеки Михалыча, задала Никите очень простой вопрос:
— Никита, вот ты, как человек технически грамотный, объясни технически безграмотной мне вот что: какого рожна мы сейчас производит дизельного топлива на душу населения почти втрое больше, чем в нашей прошлой России? И зачем у нас запасы солярки на топливных базах составляют двадцать миллионов тонн?
— Я думаю, что вопрос твой — провокационный, — ответил Никита одной из любимых фраз Оли, которую та когда-то в детстве почерпнула из какого-то фильма. — А что, действительно такие запасы? Я раньше об этом и не знал.
— Теперь знаешь. И должен знать зачем вообще нам столько нужно.
— Давай рассуждать логически. Двадцать миллионов тонн мы можем произвести месяца за три-четыре, но если запасы у нас не меняются, то значит мы все произведенное и тратим. Надо в статкомитете узнать, куда все это топливо идет, но лично я думаю, что большую часть его сжигает флот, железная дорога и электростанции.
— Угольные электростанции или атомные?
— Ну ты и зануда. Понятно, что дизельные. На самом-то деле у нас дизельных станций очень много, просто мы этого не замечаем. Отсюда, из Москвы не замечаем — но ведь все новые города, которые строятся вдали от железной дороги и, соответственно, от магистральных ЛЭП, электричеством кормятся именно дизелями. Сашка-то для чего дизель на двенадцать тысяч лошадок так срочно запускал?
— Как я понимаю, в качестве мотора для больших морских кораблей.
— Ну и для кораблей тоже. Но все же в основном для электростанций. В Экваторе шестьдесят мегаватт электричества вырабатывают двухмегаваттные генераторы, а что проще синхронизировать: тридцать маленьких генераторов или шесть больших? К тому же у больших моторов и КПД повыше.
— Но ведь большие моторы на мазуте работают?
— Когда он есть, этот мазут. Но тяжелые фракции нефти выгоднее перерабатывать на масла, да и вообще нефть для химии полезнее чем в качестве топлива. Кстати — я это случайно знаю, но знаю точно — из запаса у нас почти триста тысяч тонн как раз в Экваторе заныкано. Потому что там в сезон ураганов с доставкой все очень непросто, так что запас точно необходим. А если поглубже копнуть… я, конечно, копать не буду, но если тебе вдруг интересно будет, то займись… лично я думаю, что все эти запасы как раз в таких удаленных местах сосредоточены. Точнее, рассредоточены, ну или там, откуда в удаленные места все в сезон разводится. А чего тебя вообще это вдруг обеспокоило-то?
— Да я просто справочник почитала старый, вот и удивилась: ну никак у меня не получается понять, куда моя, например, семья тратит по двадцать литров солярки ежедневно. Это если внуков даже не считать. А вот сколько народа производством моторного топлива занято, я примерно представляю — и очень хорошо представляю, какая у нас нужда в рабочих. Вот и подумала, что если этих рабочих на что-то более полезное приспособить…
Министр топливной промышленности Годун Деянов об излишках дизтоплива вообще не думал, мысли его занимали вопросы «а где бы этого топлива побольше сделать». Потому что в принципе Никита был прав насчет дизельных электростанций, он только в количестве их несколько ошибался. Вот взять к примеру небольшой островок Лебинтос…
Таисия Колмогорцева, дочь Веры Кузнецовой, сумела все-таки превратить этот лысый островок в настоящий «цветущий сад». А точнее — в огромную оливковую рощу, окруженную кедрами и кипарисами. За сорок лет остров (как и второй и купленный Таисией относительно большой остров Кинарус) полностью преобразился. На нем появился довольно толстый слой плодородной почвы (состоящий наполовину из привозных глины и песка, а на вторую половину — и перегнивших водорослей и отходов рыбопереработки), а на этой почве теперь чего только ни росло! В основном, конечно, оливковые деревья, но местное население кормилось и с огородов, и, естественно, с моря. Населения было чуть меньше трех тысяч человек (на всех островах, потому что на Кинарусе из «постоянного населения» были лишь две семьи смотрителей местного маяка), и это население в значительной части работало на двух консервных фабриках, где выпускались рыбные консервы и оливки, а «фабрику», изготавливающую губки для мытья можно было и не считать. Фабрики были не очень большие (так как взрослого работающего народа там было менее полутысячи человек), но электричество жрали как не в себя, ведь те же автоклавы дровами топить ну никак не получалось так как дров на острове не было. Поэтому стояла на острове и электростанция с двумя (второй — резервный) генераторами по два мегаватта, и топливохранилище на пять тысяч тонн солярки. Тепло с холодильников электростанций шло на опреснительную установку, выдающую ежесуточно по двести тонн пресной воды — очень нужной воды, так как летом дождей практически не было — а перекачать эту воду на сотню метров в горы тоже ведь немало энергии нужно. Опять же, хотя на Кинарусе населения и не было практически, но даже не в сезон там постоянно болталось до сотни вахтовиков с Лебинтоса и вода там тоже требовалась, да и горы были как бы не вдвое выше — так что электростанция и там имелась, на шестьсот киловатт, к тому же опреснитель там тоже не духом святым питался, тепла от дизеля ему не хватало. Десять тонн солярки в сутки — это вроде и не очень много, но столько тратилось если не учитывать потребности рыбаков. Ну и транзитных кораблей, делающих дозаправку на острове — так что запасов в топливохранилище хватало не на полтора года, а месяца на три от силы. На Лебинтос ходил специально выделенный танкер серии «Василевсов», который успевал заодно обслуживать и причалы в Александрии (и которому тоже топлива требовалось немало) — но крошечный островок в Эгейском море был всего лишь «наглядным примером» того, как один человек может «употребить» двадцать литров солярки в сутки.
Однако человек человеку рознь, и Годуна больше всего беспокоило обеспечение топливом Балтики. Пока там хватало топлива, которое делалось на Ивангородском Комбинате, но его пугала скорость роста потребления этого топлива. Ведь дваджы в месяц со стапелей Усть-Лужского судостроительного завода сходил очередной «Василевс» со своим мотором в пару тысяч лошадок, и немедленно начинал потреблять солярку «как не в себя». Больше двухсот «Василевсов» непрерывно бегали по Балтике, и чтобы они и дальше продолжали бегать, пришлось в Киле ставить завод по производству солярки из угля. А уголь для получения солярки в Киль приходилось возить из Британии. Хорошо еще, что закончилось строительство Кильского канала и теперь солярку не жрали сотни экскаваторов и тысячи грузовиков — то есть они ее жрали, но в других местах и «с меньшим остервенением», так что какие-то резервы топлива еще были. Но все чаще Годун задумывался, по какой такой причине не увеличивается добыча нефти, ведь из нее столь нужное топливо делается с гораздо меньшими затратами и средств, и человеческого труда. Задумывался, но с предложениями в Госплан не лез: он прекрасно знал, что нарушать заветы «матерей-основательниц» никто и никогда не будет. По крайней мере, в обозримое время…
Глава 9
Гюнтер Франке учился химии у Зои Никитиной, однофамилицы основательницы химии Веры Сергеевны и первой ее ученицы. И, как он сам считал, ему сильно повезло, что в юности по требованию матери не перевелся, как тогда хотел, на курс Натальи Николаевны — другой «первой ученицы» Веры Сергеевны, ведь Зоя Федоровна занималась больше не наукой, а практикой. Последней ее «практической работой» был «метановый завод», на котором метан «добывался» из канализационных стоков Москвы и окрестных животноводческих ферм, но вот собственно «химия» начиналась уже за пределами метановых танков. С одной стороны, очень простая химия, а с другой — удивительно полезная. Двадцать тысяч ежедневных кубометров метана, поступающего из биореакторов, превращались на этом заводе превращались в двадцать пять тонн карбамида. То есть в «почти нисколько» — по нынешним-то временам, но это был самый первый именно завод по выпуску карбамида, и — что для Гюнтера было, пожалуй, более важным — первым, в проектировании и постройке которого парень принял активное участие.
Затем в жизни Гюнтера был Сызранский завод — где метана добывалось в десять раз больше, и где установки, спроектированные уже самим Гюнтером, делали по двести пятьдесят тонн карбамида, затем — участие в проектировании карбамидовых установок для Ивангородского Комбината. Но последнее — уже участие косвенное, в качестве «приглашенного консультанта», потому что пришлось Гюнтеру заняться совсем другой работой. Мать все же младшего сына любила, вероятно, больше остальных детей, а потому спуску ему не давала во время учебы… в общем, внезапно оказалось, что из достаточно молодых людей Гюнтер лучше всех знает фризский язык.
Фризы, с того самого давно ушедшего времени, когда они разбили римские легионы, спокойно жили в своих болотах и с соседями в целом ладили. Соседи с ними тоже старались не ссориться: ну пойди, поссорься с тем, кто легионеров запинал! Но народом фризы были довольно сообразительным, так что, увидев, насколько лучше живется тем, кто пошел под руку далеких богинь, решили, что и им самим лучше жить лучше. А что нужно сделать, чтобы жилось гораздо лучше, им поначалу и объяснял посол этих богинь (и родной сын одной из них) Гюнтер Франке. Поначалу просто посол, а через несколько (очень несколько) лет уже губернатор Фризского района Германской республики.