Детство 2
Шрифт:
— Ещё влево можно, — Уточнил грек, поправив стойку обезьянничающему Саньке.
— Потом, — Он пощёлкал пустым револьвером в правой руке, — целишься только с правой.
Левая так, для шуму. Бахаешь, штоб противник дёргался. Ну или накоротке, в толпе. Но тогда и целиться не надо.
— А можно и не стрелять с левой, — Подал голос воодушевившийся Санька, — просто держать для пужливости, а как патроны в правом револьвере кончатся, так и перекинут!
— И так можно, — Согласился наш взрослый друг, — Ну, пробуй!
Уход
— Всё! — Минут через пятнадцать прервал он наше баловство, — Заканчивай перевод патронов!
— Да не денег жалко! — Усмехнулся он, — А нервов, которые вы немножечко понамотали. Когда двигаетесь с заряженным оружием, мне залечь за каменюками хочется! Вы учиться напросились, а не баловаться. Давайте-ка сюда!
На длинном столе, сбитом из плохо оструганных досок, Коста постелил кусок парусины и положил на неё новенькие, ещё в смазке, маузеры.
— Многому я вас не научу, — Ещё раз предупредил он, — так только, общее понимание.
Собрать-разобрать, бахнуть несколько раз, да почистить. Штоб понимание было общее, суть ухватили.
Под его приглядом мы с Санькой разобрали оружие и почистили его от смазки.
— Двумя руками вцепляйтесь, — Напомнил Коста.
Отдача у маузера оказалась жёсткой, но бой — ого! Разобрав сложенные стопочкой доски, подивился — моща! Ето я понимаю, оружие!
Потом приклад прикрепили, с ним получше сильно. Санька, тот вообще таким целким оказался, што прямо ой!
— Художник прирождённый, — Пояснил грек, — рука твёрдая, да глаз зоркий.
— А шо, прям так зависит? — Подивился я.
— А то! Одно дело — слесарь какой или токарь, привыкший глазом видеть, где там металл на волосинку тоньше, да руками своими эту волосинку и убирать. Другое дело — молотобоец какой. Объяснять надо?
— Не! Ясно.
До самово вечера так — разобрать, почистить от смазки, собрать, попробовать на стрельбу, снова почистить — от нагара порохового. В пещере катакомбной всё пропахло пороховыми газами да смазкой. Вкусно!
— А это, — Уже рассамым вечером, перед тем как уходить, Коста вручил нам оружие — по велодогу и небольшому браунингу, аккурат под руку, — подарок!
— Ух! — Вырвалось у Чижа, — Спасибочки!
— Спасибо! — Вторю вслед.
— Пожалуйста, — Улыбнулся Коста, — но надеюсь, вы понимаете, шо это никак не игрушка, а таки оружие?
— А? — С трудом вылезаю из сладких грёз, где я такой с револьвером во дворе, а вокруг все завидуют и просят на посмотреть.
— Оружие, — Повторяет Коста серьёзно, — а не игрушка. С ним если засветитесь, то может быть такое ой, шо прям до фатального. Особенно сейчас. Ясно?
— Ясно, — Выдыхаю угрюмо, — тогда зачем?
— Затем,
— Жизнь, — Коста внезапно меняет тон на философский, — штука длинная. Лежит себе оружие в тайнике, и есть не просит, а понадобится, хоть бы и через двадцать лет, так вот оно!
— Ага, — Раздумчиво согласился я и принялся разбирать оружие на протереть.
— Зачем? — Удивился мужчина.
— Отпечатки.
— Так? — Озадачился он, и я разъяснил.
— Интересненько, — Задумался Коста, — это открывает перспективы не только для полиции, но и для умных людей.
Санька ещё не наигрался, и пока мы разговариваем, затеял беготню в пещере, пиф-пафая из разряженново оружия и западая за камнями. По тому, как он поправляет кепку, видно — сейчас он самонастоящий ковбой из Майнридовских книг.
— А, — Кошусь на друга и поворачиваюсь к греку, — с полицией как? Они с… ну, этими? Заодно?
— Тут, — Коста поморщился гадливо и принялся набивать трубку, — проще и гаже одновременно. Так штоб вот — нате вам денежки от нас, похитителей людей и работорговцев, этого не было. А так, знаешь… с городовыми вась-вась — когда табачком угостить, а когда и рюмочкой. Червончик детишкам на день ангела. Не подношения, а такие себе добрые приятели с немножечком покровительства служивым людям от небольших коммерсантов.
— К околоточным… — Он замолк ненадолго, раскуривая трубку, — с подходцем, поуважительней.
Суммы другие… и вообще. Не вдавался, не помню построчно. Или тебе важно?
— Не… так, для понимания.
Для понимания, говоришь? — Коста задумался, — Для понимания — полиция наша взятки берёт только так, чуть не из карманов выдёргивает, поперёд намерения дать. Но есть и табуированные дела. Табуированные, это…
— Знаю.
— Угу, — Он пыхнул трубкой, — жёны, дочки, племянницы у всех есть. За покровительство такому нехорошему свои же… не в суд, а так… несчастный случай или самоубийство. Но это если прямо. А тут просто — глаза закрывают. Как же, благонадёжные граждане! Всё врут! Завистники и клеветники! Так-то.
— Послезавтра жду вас у мине на дне рождения! — Сменил он тему за приближением Саньки, — И штоб никаких дорогих подарков не вздумали!
— Да мы…
— Вы-то может и да, — Фыкрнул он, обдав нас клубом табашного дымы, — но другие-то нет! Всё, мальчишки, давайте!
Пожав на прощанье ево мозолистую руку, разошлись. Выдаденное оружие мы оставили пока здесь. Придумаем, тогда и перетащим куда нада.
— Оно и к лучшему, — Задумчиво сказал Чиж, будто продолжая какой-то разговор, — я как раз Соню рисовал. Как думаешь?