Детство 2
Шрифт:
— Ага, — Повторил я, заулыбавшись в ответ, — Здорово! Ето што, на троих только?
Кивок с улыбкой и шуршание развёрнутой газеты.
Купе — шик шикарный! Диваны широченные и мягкие, кожа на них ажно ластится к тебе, такая себе выделка здоровская. Вокруг полированное красное дерево, а где нет, там бронза. И вот ей-ей! Не поделки какие, а такое, што и не бедный барин не погнушался бы выставить в своей гостиной!
Зеркало не из обычных, а… вот даже не знаю, как такое назвать! Не рамочка дорогая, а само стекло такое, што и отражение будто глубокое, важное такое. Смотришь в
Столик с вышитой скатертью, лампа с абажуром, занавесочка на окошке. И лесенка наверх.
Живём! И што важно — не на свои.
— Ого, да?! — Наклонившись ко мне, сказал тихохонько Санька, — Жизнь-то — ого! Налаживается всё больше!
И как-то всё так началось, што и тоска отпустила, што в уголочке была, и поверилось.
Действительно ведь, налаживается!
Двадцать пятая глава
Заселились в меблированные комнаты ниже средней руки, аккурат на втором етаже. Такая себе маленькая гостиная с не слишком засаленной мебелью, да две крохотные спаленки с облупившейся краской на старых рассохшихся кроватях, поместившихся там едва-едва. Под ними горшки. Вазы ночные, значица. И клопы. Много, несмотря на запах керосина.
— Пару дней со мной поживёте, — С нажимом сказал не снявший дорожный сюртук Иван Спиридонович, расхаживая по поскрипывающему полу, устланному ковровой дорожкой, протоптанной мало не до основания, — свои дела решу, а потом и за ваши примусь.
Я отмолчался, а Иван Спиридонович, не дожидаясь ответа, выглянул в коридор и велел подать умыться. Пожилая горнишная, не слишком и торопясь, принесла еле тёплой воды в единственном кувшине.
— Н-да, — Крякнул дядюшка при виде таково сервиса, и явно хотел сказать чево-то там интересного прислуге, но глянул ещё раз на такое её лицо, не шибко помеченное интеллектом, и смолчал. Вырвал только из блокнота записочку, да написал там всякое, што заказать в трактире на вынос.
Умывался он, отфыркиваясь как морж, скупо плеская на усатое лицо и щедро разбрызгивая ето самое скупо по всей комнате. Закончив, мотнул нам головой на умывальник, вытерся, да и сел за облезлый столик перед грязноватым окном, писать что-то, поминутно сверяясь с толстой записной книжкой.
Пока умывались, принесли заказ из трактира — мальчишка такой, наших лет примерно — бойкий, но ухайдоканный с самово утра, а скорее — за пару месяцев до тово, и на пару недель вперёд. Умученый вроде, но видно, што не шибко и тяготится, потому как при снеди, да и копеечка какая-никакая накапывает. Тяжко, канешно, но где иначе-то?
— Извольте, — Он подобострастно-бесцеремонно подвинул дядюшку от стола и расставил снедь, — Щи из свежей капусты с курятинкой. Курятинка жирная, наваристая, со всем удовольствием кушать будете! Кулебяка с мясом и чайничек-с…
Водрузив чайник с кипятком на салфетку, он дождался чаевых, оценил их скудный размер, и выразил своё небрежение взмахом льняных кудрей, обильно смазанных деревянным маслом.
— С дороги поесть надобно, — Велел нам Иван Спиридонович, взяв полотенчико заместо салфетки, — садитесь! Даже если особо и не хочется, другой еды до самого вечера не будет.
Ели
— До вечера! — Попрощался он, — Не выходите из комнат, если только по нужде.
Хлопнула дверь, и мы переглянулись.
— Што-то он мне разонравился, — Делюсь сомнением с Санькой, заковырявшемся в носу.
— Думаешь? — Палец с добытым содержимым обтёрся о стену.
— Важный такой! Сговаривались на сопровождение, штоб в дороге не цеплялся никто, а ишь, разогнался! Решил всё за нас, и даже не спросился.
— Так, — Санька нахмурился, вытащив наконец противный палец из ноздрей, — взрослый ведь!
— И што? — Уставился я на нево, — Родня, што ли? Такой себе чужой дядька, на сопровождение уговоренный. А тут — нате! Командует, как так и надо!
— Думаешь? — Чиж не договорил, состроив аферистскую рожу.
— Ну… — Я полез в затылок, — навряд ли. То есть могёт быть и такое, потому как где тот атаман, а где етот дядюшка! Решит себе быть в вольном плавании, и што? Мало ли какое место мы в ево планах заняли? Но ето так, вовсе уж паранойя!
— Чо?
— Подозрительность такая нездоровая, когда везде враги мерещатся.
— А. — Дружок закивал, — как у Матрёнихи!
— Ну вроде как. Да не сбивай меня своей Матрёнихой!
— Какая она мне своя?! — Возмутился Санька, — Тебе даже ближе как родня, хотя вовсе уж дальняя! А если не, подозрительность ета нездоровая, через аферистику не в нашу пользу? Тогда што?
— А нагнуть! — Показал я руками для наглядности, — Под себя, под атамана, под вообще. Штоб так вот — сказал он, а мы выполнять привыкли, вроде как надо. Старшие потому што.
— Зачем надо? — Не понял Чиж.
— Вообще! Я ж такой, што голова интересно работает, и если она будет работать больше в чужую пользу, чем в собственную, то вот оно и надо! Ему. Или им. А ты художник. Пусть пока и не очень как, но с талантами, и сам себя прям щас вот прокормить можешь. Тоже интерес до тебя, если по уму. Не сразу прям большой, а лет через несколько, но козырный. Не себя кормить будешь, а ково-то там, а через етого ково-то уже себя. Скудней.
— Мудрёно! — Тряхнул головой дружок.
— А жизнь, она вся такая и есть, — Я начал собираться, — Простая если, то она только у землекопов каких. Бери больше, кидай дальше, а пока летит — отдыхай! А думать за тебя десятник будет, в свою пользу.
— Сбегаем?
— Уходим, — Уточнил я, дёрнув подбородок вверх, — только што часть багажа… а, ладно! Переодеться во што попроще, под Хитровку, у нас есть. Я книги возьму и гитару, ты художницкое всякое. Не так много и оставляем.
Вышли как так и надо, никому до нас дела. Да в ближайшем переулке без людей и переоделись, поглядывая по сторонам и зябко ёжась на холодном влажном ветру с водяной мелкой крупой. На футляр гитарный чехол полотняный натянули вдвоём, саквояжи в узлы из меблирашечной скатерти и наволочки, да туда же одёжку понапихали — ту, што барская почти. Так оно всё комом и торчит, и што там за узел, бог весть!