Детство 2
Шрифт:
— Контракт, — пояснил потихонечку дядя Гиляй, горделиво пуша усы, — с англичанами подписали.
— Ого!
Опекун только подмигнул, и такой себе счастливый! Куда там Наде! Я удивился сперва, а потом — эге… Люди, они ж почти всё за ради детей, а тут — вот. Успех! Ребёнок ещё совсем, а уже счёт в банке и какое-никакое, а признание! Хотя почему какое-никакое? Международное! Загордишься.
Ну и пока все радовались, Мария Ивановна горнишной указаний надавала, да по магазинам отправила. Кондитерским.
— Подруги Наденькины придут, — пояснила она. Мы с
Мария Ивановна правильно нас поняла. Шагнула сразу, к себе прижала на секундочку, отпустила, да и в глаза.
— Потерпите, ладно? Для Наденьки это очень важный день.
Переглянулись, да и кивнули обречённо. А куда деваться-то? Хоть прихорашиваться не нужно, потому как уже расхорошие.
Минут пятнадцать всего, как Татьяна пришла, и в-жух! Пищат в прихожей, визжат восторженно, Наденьку всю зацеловали-заобнимали, глазами любопытно на нас стреляют.
Дальше — фрагментарно только. Ещё девчонки, ещё… и вот набралась их критическая масса, после которой последовал Большой Взрыв! Э… откуда это?
Пищат! Так, што чуть не голова трескаться начала, как арбуз спелый. В ухи ввинчивается! Чуть не три десятка писклей в одной гостиной.
Наденьку поздравляют, кота потрогать норовят. Потом чай с пирожными да конфетами. Но вот спроси меня, каково это на вкус, так и не отвечу! Этикет потому как.
Ем, пью, и отслеживать всё время надо — как. А ещё — слушать. Они все наперебой, да писклявые! Не вдруг и разберёшь такой говор, ну будто комары над ухом зудят. Бог с ними, но мы же не от себя, а за Надю сидим. И возраст. Не так скажешь, не так посмотришь, не вовремя ответишь — обидка! Мало ли, как это всё потом на Наде скажется?
Отпились и отьелись, так подружки её и осмелели. К нам уже. Кто, да откуда… и знают ведь от Нади, а подробности! Да штоб сами сказали, и мало ли, што только што уже говорил! Повтори лично для неё!
В фанты играли, потом с Санькой рисовали им всякое. Каждой! И пищали, пищали… подпрыгивали, повизгивали, хватали за руки. Вежливо вроде как, но их-то — ого! Даже ого-го! Проводили последнюю гостью, и я сразу в ванную. И голову под воду! Холодную! Вот ей-ей — почудилось, будто пар пошёл. За мной Санька, и тоже — под воду!
Глянули друг на друга очумело, а дядя Гиляй в дверях похохатывает.
— Погодите! — грозится, — Лет через несколько вам такое в радость будет!
— Да ну! — вырвалось у Саньки. И глазами этак недоверие, почти даже и вежливое. Я смолчал, но тоже… глупость же, верно!?
Пользуясь, што опекун в настроении, поделился насчёт нехватки движения и вообще — азартности. Он себя за
— Это, — говорит, — службишка, не служба! В Гимнастическом обществе давно твоими танцами акробатическими интересуются. Инструктором… хм, не обещаю, но с акробатами свести могу. А фехтованием заняться не хочешь?
… — интересно у Гиляровских, — ещё раз повторила сонная Машенька Елбугова, заканчивая расчёсывать волосы перед сном, — и мальчики милые, хотя и очень стеснялись поначалу. Знаешь, так смешно жидовский акцент изображали! Они, оказывается, летом в Одессе жили. Даже сценки разыгрывали. Как там… Шломо и Рувим, кажется. Будто два жидёнка. Смешно!
— Смешно, — сдавленным голосом отозвалась Лиза, — спи!
Сорок первая глава
Из редакции Владимир Алексеевич вернулся сильно нетрезвый и немножечко злой.
— Не смотри! — погрозил он пальцем супруге, — Тот случай, когда и не хочешь, а надо! Опекун завозился тяжело, скидывая пальтецо в руки Татьяне. Затем попытался присесть, штобы снять запачканные в апрельской грязи галоши поверх ботинок, но ощутимо покачнулся. Хмыкнув смущённо, он опёрся о стену, выставив вперёд ногу, и горнишная сноровисто помогла разуться.
Ужинать он не стал, но отплескавшись в ванной, и вдоволь наоравшись под холодной водой, сел потом пить с нами страшенной крепости чай, морщась при каждом глотке. Взад отрезветь хочет, значица, для ясной головы и полного понимания.
— Сорока на хвосте принесла, — отпившись и отморщившись, начал он тихохонько, — вокруг наших мальчиков начались половецкие пляски. Вот… решил проверить.
— Так што вот! — дядя Гиляй неожиданно стукнул ладонью по столу, отчего посуда отчаянно задребезжала, а чай плесканулся из фарфоровых чашек, — Ты как, готов к экзаменам?
— Готов, — ответила за меня Мария Ивановна, я тоже кивнул, хотя и замандражил ощутимо. — Славно, — опекун, привстав, самолично долил себе заварки в чашку, не беспокоя Татьяну, измаявшуюся под дверью, — будешь тогда сдавать не вместе с учащимися по окончанию учебного года, а отдельно комиссии. Чуть сложнее, но похоже, у нас особого выхода и нет.
— Закрутились… — он крутанул в воздухе рукой, силясь подобрать слова.
— Маховики репрессий? — вылезло у меня из прошлой жизни.
— А? Хм… можно и так назвать, — достав карандаш, он записал понравившееся выражение прямо на салфетке, — Серьёзных материалов на тебя в полиции нет, но косвенных — полно. Начиная с побега от мастера.
— Шутишь?! — Вырвалось у Марии Ивановной, неверяще посмотревшей на супруга, — Закрыли уж давно это дело! Да и кто б не сбежал от такого зверя!
— Закрыли, — кивнул тот, поморщившись от резкого движения, — но как закрыли, так и откроют при надобности. Как мне сказала… хм, сорока — есть нюансы. Рассматривать побег отдельно не будут, но если собрать скопом все компрометирующие Егора данные, но получается довольно-таки увесисто.