Детство Понтия Пилата. Трудный вторник
Шрифт:
Пять мавританских коней вернулись еще до захода солнца. Десять мавританцев прискакали среди ночи. Остальные – к первому завтраку. К полудню же в наше расположение прибыл высокий и длинноволосый молодой человек – один из тех батавов, которых я видел в конной охране Публия Вара, и, подойдя к отцу, сказал на приличной латыни:
«Замечательные у тебя кони».
«Да, кони хорошие. Мавританские. Очень быстрые», – ответил отец, внимательно разглядывая длинноволосого.
«Не сердись римлянин, – продолжал юный батав. – Их решили использовать в конной свите главнокомандующего».
«Ну так используйте. Я их отдал», – сказал отец и улыбнулся.
Батав ответил улыбкой на улыбку и сообщил:
«Вчера вечером их использовали два военных трибуна. Один упал удачно. Другому не повезло – у него сломаны два ребра и проломлена голова… Ночью несколько коней сбросили путы…»
Отец сочувственно покачал головой.
«Прости, римлянин, – вновь улыбнулся батав. – Моя была идея. Подумал: зачем они в обозе?»
«Я сам не понимаю, зачем они в обозе», – грустно усмехнулся отец.
Охранник же перестал улыбаться, некоторое время внимательно разглядывал моего отца, а потом протянул руку и строго объявил:
«Я батав, сын вождя нашего племени. Меня зовут Хариовальда».
«А я Марк Понтий Пилат, сын римского всадника и сам всадник», – ответил отец и пожал протянутую руку.
Об этом батаве Хариовальде мне, Луций, еще не раз предстоит вспомнить.
А теперь, пожалуй, самое время перейти к злосчастному походу и к той катастрофе, которую уготовила нам Фортуна.
Глава девятая
Катастрофа
I. Историки даже о времени похода не могут между собой договориться. Одни утверждают – в конце месяца секстилия (который уже тогда называли «августом»). Другие говорят – в середине сентябре. Третьи – в начале октября.
Историки пишут, что Вар, ввиду приближения плохой погоды, собрался уже покинуть летние лагеря и двинуться на рейнские зимние квартиры, как вдруг пришла весть, что в одном из соседних округов вспыхнуло восстание. И тогда Вар решил не возвращаться с армией по этапной дороге, но уклониться от прямого пути, чтобы сначала подавить восстание. Но где произошло восстание и кто его поднял, ни один из историков даже не упоминает.
На самом же деле было так.
(2) В начале сентября стояла прекрасная, солнечная и сухая погода. О возврате на Рейн Вар даже не помышлял и тем более не готовил к этому свои легионы.
И вот в третий день до сентябрьских нон к Вару явился вдруг Арминий, который доложил, что, по имеющимся у него сведениям, ангриварии отказываются платить налоги и проявляют другие признаки беспокойства. «Я с ними разберусь, ты не волнуйся», – пообещал Арминий. «Хорошо. Разберись», – ответил ему Вар.
(3) На следующий день Арминий снова предстал перед Варом и поведал, что к ангривариям присоединились теперь казуарии. «Что, тоже не платят?» – полюбопытствовал Публий Квинтилий. «Да, отказываются и тоже безобразят», – ответил Арминий. И Вар ему больше ничего не сказал.
(4) На третий день, в самые ноны, когда в Риме проводятся Римские игры, Арминий объявил, что ангриварии объединились с казуариями, схватили римских торговцев и часть из них утопили в котлах, а других распяли на деревьях. «Это уже не просто неповиновение, а открытый и наглый бунт. И если прикажешь, я тотчас же вышлю против мятежников херусков и союзных нам бруктеров. Они им покажут!» «Приказываю. Высылай», – согласился Вар и устало махнул рукой.
Но только Арминий ушел от Вара, как к нему в палатку вошел Ингвиомер и стал объяснять главнокомандующему, что ангриварии из-за пограничных земель давно уже враждуют с херусками, но, по его, Ингвиомера, понятиям, они никогда не отважились бы на открытое возмущение, если б не заручились поддержкой лангобардов, живущих на левом берегу Эльбы-Альбиса.
И часа не прошло после ухода Ингвиомера, как к Публию Вару явился другой владетельный херуск, Сегимер, и принялся развивать мысль о том, что ангриварии почти наверняка договорились не только с лангобардами, но и с семнонами, живущими на правом берегу Альбиса.
А скоро в палатку прямо-таки влетел сын Сегимера Сезитак и, краснея от ярости и вздрагивая от возбуждения, стал докладывать, что, похоже, могущественный царь маркоманов Маробод дал команду семнонам и лангобардам поддержать ангривариев и другие подвластные Риму племена, если те начнут выражать недовольство. «Но ведь Маробод заключил мир с Римом», – обиженно возразил Квинтилий Вар. «Так то когда было! – возмущался Сезитак. – Когда на него шли двенадцать римских легионов! А теперь римские войска заняты в Паннонии и в Иллирике!» «Откуда тебе всё это известно?» – еще обиженнее вопросил Публий Вар. «Разведка доносит!» – радостно вскричал Сезитак.
Выпроводив Сезитака, Вар некоторое время размышлял в одиночестве. А после вызвал к себе в палатку самых близких ему людей – то есть Арминия, легатов Семнадцатого и Восемнадцатого легионов, Ингвиомера и Сегимера (Тогония Галла, мужа своего любовницы, он редко приглашал на военные советы, предпочитая общаться с ним через военных трибунов; и в последнее время старался не встречаться с Сегестом, злосчастным тестем Арминия), – вызвал, стало быть, римлян, херусков и скучным и обиженным голосом стал говорить, что сам пойдет на мятежников, поведя за собой три легиона.
Арминий пытался его отговаривать. Но Вар, оставив обиду и преисполнившись величия, стал объяснять, глядя на своего любимца:
«Ты верный друг Рима и отважный воин, Арминий. Но ты, как всякий германец, ничего не смыслишь в политике. Мятежников надо примерно наказать, чтобы другим отныне было неповадно».
«Я сам могу их наказать, поверь мне!» – пылко воскликнул Арминий.
Вар же перевел взгляд на Ингвиомера и назидательно продолжал:
«Примерно покарав дерзких мятежников, надобно установить, сносились с ними семноны и лангобарды или пустое болтают».