Дева Баттермира
Шрифт:
— Вот именно! — воскликнул Мур возмущенно. — Эта проклятая развязная дерзость!
— Наглость.
— Грубые, вульгарные речи.
— Явное проявление неуважения к закону.
— И эти басни о дуэлях и Индии. Он и за границей-то ни разу не был. И уж тем более не воевал!
— Нет бы жил, как все порядочные люди! Жалкий актеришка, счастлив уж одним тем, что сыграл очередную роль. Даже о последствиях не изволил побеспокоиться, верно, полковник Мур? — добавил судья скороговоркой, боясь, как бы его не перебили на полуслове. — А ведь стоило подумать. Такое дело без последствий не останется никак.
— Я бы его непременно застрелил.
— К тому же, — продолжил судья, обманутый и одураченный, но ни в коем случае не разочарованный бурными событиями этого дня, — к тому же, какими бы карами ни грозил ему закон, он непременно будет продолжать свое лицедейство. Понимаете ли, он просто не может остановиться. Роль наверняка захватила его целиком.
Вуд со всевозрастающим ужасом слушал, как в тишине гостиной порочат славное имя его доброго друга.
— Чемоданчик исчез, его нет, — без малейшей задней мысли доложил Вуд.
— Что вы хотите сказать?
— У полковника Хоупа, — несдержанный возглас полковника Мура заставил было умолкнуть хозяина гостиницы, однако судья кивком заставил его продолжать, — у мистера Хоупа был несессер, большой… и очень ценный, я бы сказал, настоящий чемодан. Он мне как-то показывал его. Там было много серебряных вещей. И если он намеревался бросить свою жену, во что я просто отказываюсь верить, потому что, я могу с уверенностью сказать, я еще не видел, чтобы он выглядел так хорошо, как сегодня, я даже сказал миссис Вуд: «Женитьба так благотворно влияет на полковника, я его таким нарядным еще не видел», — так вот, коли он собирался бросить жену… то почему же он не захватил с собой чемодан?
— А вы уверены, что он не взял его с собой на озеро?
— Рыбалка! — воскликнул Мур. — Констебль настоящий осел!
— Я уверен, сэр. Чемодан довольно велик, он просто не мог пронести его незаметно.
— Разговаривал ли он с кем-то, кроме этого Баркетта?
Вуду вдруг припомнилось, как его друг сидел на корточках перед Мальчишкой-мартышкой, как он его называл, и как после нескольких слов полковника тот во весь дух припустил в Баттермир.
— Нет, сэр.
— Сохраните белье и посуду в надежном месте, они вместе с каретой остаются под вашу ответственность.
— И ваше поручительство, — добавил Мур. — Я полагаю, этот тип взял у вас за завтраком взаймы двадцать фунтов, это правда?
— Правда, сэр.
— Он отъявленный мерзавец, мистер Вуд. Не отчаивайтесь.
— Это все, господа?
— Не соблаговолите ли прислать нам еще одну бутылку вашего прекрасного портера?
— Благодарю вас, господа.
Несмотря на все сказанное, Вуд хранил верность своему другу еще несколько недель и даже год спустя охотно излагал собственную версию случившегося, которая, хотя в целом не расходилась с общеизвестными фактами, все-таки оправдывала поведение «Хоупа». В «Романтическом браке II» упоминаются «неумеренные похвалы, которые расточали манерам и обхождению самозванца» жители Кесвика. Люди, подобные Вуду, любили его.
В конце второй статьи Колридж выказал участие к Мэри. По его мнению, такое сочувствие должно было бы немало тронуть читателей и привлечь к жертве злых козней не меньший интерес, чем к фигуре «самозванца»:
Я могу с уверенностью заявить, что она могла бы стать достойным украшением любого высшего общества. Не могу даже выразить, сколь велика искренняя забота, которую проявляют жители графства по отношению к несчастной Мэри из Баттермира…
Я убежден, что, когда все подробности коварного соблазнения получат огласку, ее ждет слава целомудренной и благоразумной девушки, и никто не посмеет назвать ее падшей.
Вся история обросла самыми разными вымыслами. В связи с ней говорили об изощренном коварстве и наивности; благородстве и безродности; жестокости и сострадании; о путях Господних и мирской суете; о невинности и чистоте; о Дон Жуане и невинной деве; об уединенной долине и красноречивом самозванце, вторгшемся в ее пределы. Рассуждали о высоком общественном положении и низком происхождении, передавали самые невероятные подробности его побега. Сам факт того, что этот «коварный самозванец» разгуливал на свободе, рождал среди читателей «Пост» множество самых разных слухов.
В конце Колридж добавляет кое-что любопытное по поводу Мэри:
Кажется, что существуют обстоятельства, связанные с ее истинным происхождением, которые могли бы объяснить ее выдающееся превосходство над прочими в делах и поступках.
Намек на то, будто бы дитя из скромной колыбели обладает благородным происхождением и появлением на свет обязано отнюдь не хозяину гостиницы, подобно множеству мифологических героев или героинь, чье рождение окутано тайной. Неужели же Мэри и в самом деле была дворянского происхождения? Колридж, будучи опытным журналистом, прекрасно знал, что подобное предположение возбудит немалое любопытство читателей и они конечно же не отвергнут подобную возможность. Он должен был иметь основания для своих утверждений, кроме слухов, которые распространялись по округе. Или же это была лишь уступка собственному снобизму? Проявление его известной слабости к аристократизму? Такая прекрасная во всех отношениях и умная женщина просто не может быть низкого происхождения! Однако же никаких скрытых свидетельств в пользу такой идеи обнаружено не было, а запись в регистрационной книге при Лортонской церкви свидетельствовала, что родителями ее являлась чета Робинсонов, владельцев гостиницы. Что касается неумеренных комплиментов уму Мэри и аргументов в пользу ее благородного происхождения, Колридж скорее настраивал общественное мнение против нее и ее родителей. И словно заканчивая путеводитель по Озерному краю, сообщал:
Баттермир в девяти милях от Кесвика, если ехать по дороге для верховых; и все четырнадцать, если пуститься в путь по дороге для карет.
Эта история долго занимала все круги английского общества, провоцируя многочисленные столкновения мнений и идей; и более всего будоражил умы людей сам этот негодяй, который разгуливал где-то поблизости, скрываясь под чужим именем.
В следующие две недели появилось несколько различных свидетельств о том, что якобы кто-то видел Хоупа, один раз, как утверждалось, он появился в Рейвенглассе, в другой раз — в Уайтхейвене, где его будто бы ждали на корабле, следующем в Ливерпуль. Однако никакой полиции замечено не было, и мало кто знал что-либо конкретное.
Самому же Хоупу был известен единственный человек, который знал о нем все и который, наравне с полицией, охотился за ним. Полковник боялся этого опасного человека, и вся его стратегия сейчас была направлена на то, чтобы всеми мыслимыми способами избежать встречи с Ньютоном.
В Улверстоне он поговорил с парочкой матросов насчет возможности отправиться лодкой из Рейвенгласса — прямо вдоль побережья — до самого Ливерпуля и дать возможность полковнику Хоупу, дворянину, члену парламента, ускользнуть от правосудия еще раз. Затем он проделал путь в несколько миль обратно на север и заглянул в гостиницу лишь для того, чтобы заказать обед, а заодно в полушутливой форме разузнать у хозяина гостиницы что-нибудь насчет судов, которые отправлялись из Уайтхейвена в Ирландию. Затем он пересек весь край до самого Картмела, откуда отправился дальше прямым путем на восток и там остановился, ожидая отлива, чтобы продолжить свой путь через Пески. Его обогнали лишь несколько рыбаков, которые, понукая лошадей, запряженных в повозки, гнали их прямиком в волны отступающего моря. Хоуп со всей тщательностью выбрал свой путь — никого поблизости от него не оказалось.