Дева Баттермира

Брэгг Мелвин

Она сложила листок бумаги и довольно неловко наклонилась, дотянувшись через узкую комнату до тяжелого камня, служившего ей пресс-папье, и положила под него этот листок, добавив его к остальной пачке таких же листков. Вновь наполнив бокал, она выпила еще вина, в течение долгого времени смотрела на морозные узоры, которыми покрылось залитое лунным светом окно, и затем вновь принялась писать.

Дорогой…

Я до сих пор не знаю, как обращаться к вам. Супруг? Полковник Хоуп? И то и другое — фальшивка. А Джона Хэтфилда… так я никогда не знала его. Я написала «дорогой…», желая продемонстрировать приличные манеры. Эти приличные манеры могли бы сломить мой дух: только ради этих самых приличных манер все здесь, в долине, притворяются, что только вы во всем и виноваты, я же — совершенная невинность. Это сводит меня с ума. Уж лучше бы они все бросили мне вызов и принялись в открытую злорадствовать, вроде как: «мы же тебе говорили», и покончили бы со всем этим. Но мои приличные манеры не позволят мне спровоцировать их на подобный шаг. Все здесь притворяются, будто со мной надо обращаться так, словно ничего и не случилось, когда весь мой мир перевернулся вверх ногами и рухнул в тартарары.

Но я не позволю им сломить мой дух. Я несправедлива к ним. Они не желают сломить меня — они и в самом деле очень добры ко мне, — но вы разбили мое сердце, где бы вы сейчас ни скрывались, вы все же остаетесь безнравственным человеком, порочным, вы — лгун и мошенник, который попался мне в жизни. Вы вырвали меня из света и ниспровергли в кромешную тьму, где я так и осталась, всеми покинутая, совершенно одинокая. Это ужасно, и вы знали, вы все это время знали, что раз за разом обманываете меня, вы лгали мне даже в те моменты, когда мы оставались наедине, даже тогда вы все знали. И как теперь я должна все это выносить — вы оказались хуже убийцы, вы оставили мое бренное тело без жизни, без умиротворенности, точно труп, я ненавижу вас и хочу, чтобы вас повесили. Я рада, что вас схватили, я…

Давясь рыданиями, стремясь задушить рвавшуюся наружу истерику, она взяла уже написанное письмо, как делала это уже множество раз, и сожгла его на пламени свечи, наблюдая за тем, как чернеет и заворачивается, обугливаясь, листок бумаги, пока весь он не сгорел дотла.

Следствие на Боу-стрит

Морнинг пост», как и многие другие газеты, весьма оживленно освещала это дело с того самого дня, как Хэтфилда доставили в Лондон из «Брикнока, что в Уэльсе». Все эти публикации подхлестнули Колриджа, чья вторая статья вышла в конце месяца с твердым обещанием, что за нею последует и третья. Более ранние публикации, посвященные Мэри, написанные Джилреем [46] , теперь продолжали выходить одна за другой и исправно продавались на улицах; места же в зале суда брались с боем. «Знаменитый соблазнитель» и «Дева Баттермира» стали главными персонажами того смерча слухов, скандалов, предметом придирок и модной темой, который буквально смел все остальное со своего пути, окончательно завладев публикой, и это совершенно очевидно грозило общественным взрывом. Тот самый народ, что еще совсем недавно стонал под бременем войны, вдруг в одночасье забыл все тяготы, стоило лишь разгореться скандалу.

46

Томас Джилрей (1754–1815) — знаменитый английский критик, в основном известный своими нападками на Георга III и Наполеона I.

Возможно, это было первым, знаменательным столкновением двух эпох: безнравственного, вульгарного, циничного восемнадцатого века и девятнадцатого — романтического, сентиментального, все более и более стесняемого жесткими рамками пуританской морали, с ее неизменным ханжеским лицемерием. И именно по этой причине вся шумиха представляла собой раздутый, надуманный скандал, а движущей силой стала сама толпа, клюнувшая на события, точно рыба на приманку. Вероятно, это был один из тех моментов, когда нация в большинстве своем каким-то совершенно неопределенным образом решает изменить привычному течению жизни, отваживается искать в себе самой нечто иное, — и свидетельством тому столь пристальное внимания к делу Хэтфилда и Мэри. Или же, возможно, толпы любопытствующих выстроились в длинные очереди, желая взглянуть на Великого Соблазнителя, которого наконец-то поймали; да, Великого Соблазнителя, который не просто обманывал несчастную девушку, завлекши ее в постель, но и успешно лгал другим людям, вымогая у них немалые суммы и присваивая себе аристократические титулы. В то же время саму Мэри, по-прежнему остававшуюся в тени, где-то в северном раю, рассматривали как некий образ невинности, чистоты и истинной верности, именно эти ее черты более всего обсуждались, когда беседа касалась данной темы. Или возможно, простонародье потому лишь целых два месяца с неослабевающим интересом следило за тем событием, что во всей этой истории им раскрывалась иная жизнь и с помощью этого случая они словно бы ощущали свою причастность к иным сферам, недоступным людям «подлого» происхождения. Все эти факторы, впрочем, как и многие иные, привели толпы лондонцев на Боу-стрит, на Ковент-Гарден, где Хэтфилд, еще будучи совсем юным, дважды проводил недели в кофейнях. По мере того как разбирательства следовали одно за другим — а всего их должно было быть четыре, — толпы народа на улицах Лондона переросли в один гигантский театр, описанный Вордсвортом с легковесной веселостью и вполне оправданным неодобрением. Уличные мальчишки, аристократы, цветочницы, модно одетые леди, певцы, юные наследники, бумагомараки, темнокожие женщины в белоснежных муслиновых платьях, турки, мавры, матросы-индийцы, китайцы и, очень вероятно, сам Чарльз Ламб — все пришли потаращиться на зрелище и посудачить.

Сообщение в «Морнинг пост» от 7 декабря, которое начиналось перечнем преступлений, совершенных им в Тивертоне за несколько месяцев до того, как он отправился путешествовать по Озерному краю, называлось просто ДЖОН ХЭТФИЛД и не требовало каких-либо объяснений или подзаголовка:

Субботним вечером эта знаменитая личность была доставлена в город из Брикнока, Уэльс, одним из офицеров с Боу-стрит по фамилии Перке, согласно предписанию ордера на арест, подписанному сэром Ричардом Фордом, в присутствии которого вчера на Боу-стрит были допрошены по данному делу мистер Грэхем, мистер Робинсон, мистер Киннейрд и другие представители магистрата.

Адвокат по делам банкротств, присутствовавший на разбирательствах, опознал арестованного и заявил, что комиссия рассматривала выдвинутое против Хэтфилда обвинение в июне прошлого года. Он, адвокат, — лично присутствовал на встрече членов комиссии, однако сам заключенный не соизволил явиться на заседание, несмотря на то, что соответствующее заявление о банкротстве было опубликовано в «Газетт» [47] и сам адвокат лично доставил извещение о судебном разбирательстве, передав его в руки жене подсудимого в Уошфилде близ Тивертона, Девоншир. Мистер Паркин, адвокат почтовой службы, предоставил ордер от сэра Фредерика Вейна, баронета, исполняющего обязанности магистрата графства Камберленд, с обвинениями в адрес высокородного Александра Августа Хоупа в совершении преступления, заключавшегося в том, что обвиняемый выдавал себя за члена парламента Великобритании и неоднократно франкировал письма от имени Александра Хоупа. Письма эти были доставлены в почтовое отделение Кесвика в Камберленде с целью незаконным путем избежать обязательной оплаты пересылки корреспонденции. А также были выдвинуты и иные обвинения в его адрес в мошенничестве и двоеженстве, каковые и были разъяснены арестованному в полной мере, однако же отвергнуты им совершенно. Затем арестованного препроводили в исправительную тюрьму Тотхил-филд для дальнейшего разбирательства в следующий вторник. Во время всего путешествия до Лондона и позже, во время разбирательств и допросов Хэтфилд вел себя в высшей степени достойно; и все же ответил лишь на несколько вопросов, заданных ему сэром Ричардом Фордом и адвокатами. Он был одет в черный пиджак и жилет, вельветовые бриджи и башмаки, его волосы были завязаны на затылке, он не пудрился; и весь его внешний вид внушал некоторое почтение, хотя в определенной степени вызывал ощущение уютной домашности.

Его Королевское Высочество герцог Камберлендский, граф Эйлсбери, сэр Чарлз Банбери, сэр Эдвард Пелью, высокородный мистер Эшли, мистер Эндрюс, член парламента, достопочтенный мистер Макдональд, полковник Фуллер, полковник МакМарн, полковник Стивене и множество иных джентльменов присутствовали на данных разбирательствах.

47

Здесь: «Лондон газетт» — официальный правительственный бюллетень.

8 декабря 1802 года Моя дорогая Мэри,

Ты могла прочесть в газетах сообщение о том, что еще вчера меня сопроводили на Боу-стрит для допросов. Мне сообщили, что там были и репортеры, — ив самом деле, весь мир с матерью его землей вверх дном перевернулся, и с моим успехом среди публики не сравнится даже визит принца Уэльского в Брайтон, хотя я — всего лишь человек, которого обвиняют в фальсификации, уголовном преступлении и в прочих «ии» согласно своду законов.

Я чувствую себя в здравом уме и твердой памяти и совершенно спокоен и даже не представляю, чему мог бы приписать все это. Здесь, в тюрьме, со мной обращаются вполне прилично. Камеру предоставили одну из самых лучших. Меня надежно заперли, однако перед тем не преминули снять с меня кандалы, и теперь я могу свободно двигаться, не ощущая ни боли, ни какого-либо стеснения. Здесь есть бумага, чернила, перья, Библия и другие книги, включая и «Письма лорда Честерфилда» [48] , одна из моих любимых книг, принципами которой я стараюсь руководствоваться в своей жизни. Мне мало в чем отказывают — за исключением свободы! — тюремщик мой — весьма приятный человек во всех отношениях, включая и его регулярные шутки, которые он отпускает на мой счет, в том числе и по поводу того, что никогда бы не стал знакомить меня со своей женой, во избежание… и так далее. Таким образом, ты и сама видишь, сколь благостны материальные удобства, которыми и ты могла бы меня обеспечить. Представления не имею, кто тот благодетель, что устраивает мне эти пиршества, но я поднимаю свой бокал в честь него — а у меня всегда есть вино, — кем бы ни был мой благодетель, и желаю ему крепкого здоровья и долгой жизни.

И все же я верю, что моя невозмутимость, даже некоторая беззаботность ума не может быть всецело объяснена лишь одним употреблением вина и тем нарочито показным лицедейством, в которое я оказался невольно вовлечен. Где-то в глубине души моей теплится некоторая энергия, которая поддерживает мою жизнь. Значит ли это, что я вновь обрел Веру? Надеюсь на то, но боюсь, что нет. Нет, я верю: это должно быть истолковано как несомненное доказательство, которое и без того ясно мне, что моя любовь к тебе и является моею верою — не то сладострастное, похотливое, случайно вспыхнувшее, даже лукавое чувство, какое я частенько испытывал, но нечто столь сильное и столь смутное, сколь и сама Вера, столь же безошибочно определяемая в момент своего прихода. Вот почему я хотел написать тебе это письмо — письмо о мыслях, которые посещают заключенного под стражу узника, письмо, доставляющее счастье человеку, которому, возможно, оставшиеся дни или же долгие-долгие годы суждено провести в оковах, письмо надежды, что ты все же поверишь мне; если только ты сможешь сделать это, то никакого зла в жизни более я не стану страшиться, даже того зла, какое заключено во мне самом.

Джон Хэтфилд.

48

Филип Дормер Стенхоп Честерфилд (1694–1773), английский писатель и государственный деятель. Речь идет о его «Письмах к сыну» — своде норм поведения и педагогических наставлений в духе идей Просвещения.

Это письмо он отослал.

Четырнадцатого декабря «Морнинг пост» опубликовала заголовок на первой странице:

СУДЕБНАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ, БОУ-СТРИТ

Вчера Хэтфилд был вторично доставлен на Боу-стрит, дабы еще раз произвести дознание в присутствии сэра Ричарда Форда и Т. Робинсона, эсквайра; зал заседаний был заполнен слушателями задолго до прибытия заключенного, и несколько сотен желающих осаждали дверь, в безуспешной надежде попасть на заседание. Хэтфилд вновь обратился к сэру Ричарду Форду с письменной просьбой разрешить снимать с него кандалы на время дознания, что весьма милостиво было дозволено; и мистер Фенуик, начальник тюрьмы, лично доставил заключенного в зал для допроса.

Однако провести дознание в полной мере не представлялось возможным ввиду отсутствия необходимых свидетелей. Мистер Тонтон, адвокат по делам банкротств, предъявил «Газетт», в котором помещалось объявление от пятнадцатого июня прошлого года, а также ордер лорд-канцлера [49] на продление срока явки в суд до восемнадцатого сентября. Однако арестованный и тогда не счел нужным явиться в суд, согласно предписанию. Мистер Тонтон также предъявил суду вексель на сумму в тридцать фунтов стерлингов, выписанный на имя Хоупа, по его утверждениям, сей документ был подписан и передан в третьи руки лично заключенным. Поскольку джентльмен, которому уже упомянутый документ был передан, на данный момент находится в отъезде, то дело следует отложить до дальнейшего рассмотрения.

Также высокому суду была предъявлена регистрационная запись о браке вышеупомянутого Александра Августа Хоупа с девицей Мэри Робинсон (Красавицей Баттермира), сделанная в Лортоне второго октября 1802 года преподобным Джоном Николсоном; к тому же сэр Ричард Форд заявил, что ему немедленно следует написать этой несчастной молодой женщине в обязательном порядке, дабы поставить ее в известность, что ее мнимый супруг взят наконец под стражу и она может приехать в Лондон лично, дабы выдвинуть против него обвинение.

Обвиняемый, как и на прежних заседаниях, предпочитал отмалчиваться и ответил лишь на несколько вопросов, касающихся уже упомянутой женитьбы. Мистер Тонтон выразил намерение походатайствовать, чтобы заключенному позволили тратить полторы гинеи в неделю на письма. Затем заключенный был доставлен обратно в исправительную тюрьму Тотхил-филд. Несколько джентльменов предложили собрать подписи с целью оплатить все расходы Красавицы из Баттермира, дабы она смогла приехать и выступить на суде с обвинением в адрес Хэтфилда. Среди членов комиссии были представлены: мистер Грэхем, мистер Киннард и некоторые другие джентльмены; а также герцог Роксбор, лорд Гренвилл, граф Эйлсбери, граф Ормонд, сэр Молинекс, сэр Пелью, сэр Нагл и ряд других джентльменов, присутствовавших на заседаниях по собственной воле.

49

Лорд-канцлер — главное судебное должностное лицо, спикер палаты лордов, член кабинета министров

Лондонское общество жаждало лицезреть обоих исполнителей главных ролей в этом спектакле и готово было заплатить за подобное удовольствие. Мэри написала сэру Ричарду Форду, подтвердив, что «мужчина, с которым я заключила этот незаконный брак… всегда выдавал себя за высокородного полковника Хоупа, младшего брата графа Хоуптона», и все же она отказалась приехать в Лондон. Отчасти такое решение было продиктовано тем, что здесь, в родной долине, где жители деревни стали невольными свидетелями этого ужасного дела, она находила глубокое понимание и обретала силу благодаря собственным корням, а также она не желала оказаться вовлеченной в это общенародное «представление», и такой решительный отказ более всего восхитил Вордсворта.

Однако существовала и другая причина. Совсем скоро Мэри обнаружила, что беременна. Несколькими днями спустя, восемнадцатого декабря, «Морнинг пост» объявила об этом в следующем заявлении: «С огромным сожалением и сочувствием необходимо отметить, что бедняжка Мэри из Баттермира ожидает ребенка».

Однако этот факт лишь подхлестнул интерес общественности. Во второй половине декабря впервые по улицам стала распространяться баллада Роберта Бомфорда, которая мгновенно разошлась сначала среди «бесстыдных женщин и детей», а затем «по всему городу, среди всех прочих сословий». Она называлась «Лживый Хоуп и Красавица».

Однажды приехал верхом в БаттермирРазвратник лукавый, как дерзкий сатир.Сказал он: «Вот место для праздных утех,Здесь я развлекусь без малейших помех!»О, Хоуп коварный! Надежд не дари!Страшись его, Дева, и честь береги!Он лжив и порочен, с душой точно смоль,Он Деве несет лишь жестокую боль!На быстром коне опускаясь с холма,Он несся стремглав, точно адская тьма,И девы прелестной завидевши стать,Решил он цветок сей невинный сорвать.О, Хоуп коварный! Надежд не дари!Страшись его, Дева, и честь береги!Он лжив и порочен, с душой точно смоль,Он Деве несет лишь жестокую боль!Он вскормлен злодейством и взращен грехом,Как может наивная ведать о том?Он девушку к лживому сердцу прижалИ тут же жениться на ней обещал.О, Хоуп коварный! Надежд не дари!Страшись его, Дева, и честь береги!Он лжив и порочен, с душой точно смоль,Он Деве несет лишь жестокую боль!

А затем тотчас же появились еще семь таких же поэм, в которых речь шла и о двоеженстве и о мошенничестве, и даже о том, будто бы отец Мэри умер, и все конечно же самым противоестественным образом заканчивалось счастливо. Детишки же воспользовались этим сюжетом для своих уличных игр.

Так же как и доклады с Боу-стрит о судебном разбирательстве этого скандального дела, «Пост» была не в меньшей степени заинтересована во всех подробностях, которые бы подогревали общественное внимание и беспрерывно пополняли неубывающие слухи и сплетни о самом Хэтфилде.