Девица с выкрутасами
Шрифт:
— Отведите её домой! Вот, чёрт…
— Она не хочет. Желает тебя дождаться.
— Ну, вы, девчонки, даёте…
Гонората с тазом успела в последнюю минуту, брат не выразил ни малейшего желания ей ассистировать при отлично ему известных симптомах, забрал очередной стакан с живительной влагой и исчез с горизонта. Он опять появился, когда Стасе удалось в общих чертах вернуть себе человеческий облик, и хотя в голове ещё шумело, но прочими компрометирующими явлениями это головокружение уже не сопровождалось. Она рухнула в шезлонг, который Гонората скоренько расставила на всякий случай.
Амант объявил, что они с невестой уходят. Стася, совсем уже не владея собой, завопила:
— Но ты же вернёшься? Ты должен вернуться, я подожду! Ведь я же девственница! Раз говорю, то так оно и есть!
Гонората, в конце концов, не выдержала:
— Что, совсем невтерпёж?
— Сказать-то каждый может, — рассмеялся Лёлик.
В Стасином состоянии, если уж на то пошло, ничего из ряда вон выходящего не было. Ну, упилась девчонка до хвастовства, только и всего, проспится и даже не вспомнит, что болтала. Неловко немножко, да чего не бывает!
— А я тебе докажу! — с пьяным упорством настаивала Стася, пытаясь подняться из шезлонга, что оказалось не так-то просто. — Могу доказать! Хочешь?
Климчак от души веселился:
— Кто ж откажется. Спокойной ночи, паненки, я пошёл.
— Не нравится мне всё это, — буркнула вполголоса Гонората, проводив брата взглядом, и принялась потихоньку убирать со стола.
— Перебесится, — бросила ей Павловская.
— Прямо не знаю. Может, и перебесился бы, да только присосалась она, что твоя пиявка. По мне, так уж лучше бы Стася…
Истомлённая переживаниями Стася их диалога не слышала, задремав в шезлонге, где её никто не беспокоил. Гонората, перетаскав посуду в кухню, вернулась на балкон и озабоченно спросила:
— А с ней что будем делать?
Павловская пожала плечами:
— Она тут что-то о хате с Лёликом бормотала, слушай, похоже, не успокоится, пока его не заполучит. Может, им на вашу дачу поехать, а?
— Пусть едет, если так хочет. Не здесь же ей ночевать.
— Прохладно становится. В кухне уже пусто?
— Пусто.
— Пошли туда…
Стася достаточно легко позволила переместить себя на кухню, но, усевшись на козетку, уснула мёртвым сном. Гонората честно пыталась разбудить гостью и предлагала отвезти домой, но в ответ получила наглое заявление, что Стася ждёт Лёлика и без Лёлика с места не двинется. Ну, нет так нет, пусть с ней этот болван и возится!
Когда уже поздно вечером Лёлик наконец вернулся, разбуженная Стася начала понемногу трезветь. Чувствовала она себя неважно, но в ситуации ориентировалась целиком и полностью. Вместо того чтобы ехать домой, поедут на их дачу, именно она поедет, а не эта Элька! А там видно будет, не иначе как настал момент доказать ему, насколько она отличается от всех тех распутных девиц, какое она исключение, а значит, достойна стать избранницей и законной женой.
Оказавшись на участке, Стася совсем протрезвела и прекрасно видела, что Гонората калитки не заперла, а просто прикрыла. Даже и не думала к этой калитке приближаться, Лёлик ей нужен был во что бы то ни стало, поэтому и притворялась, что верит, будто она заперта, но всё-таки боялась. Как-никак впервые наедине с мужчиной и готова ему отдаться, но только никакой инициативы с её стороны, пусть он её завоёвывает, пусть старается, а она для виду, конечно, чуток посопротивляется…
В темноте Стася споткнулась и упала, здорово ударившись о что-то твёрдое и мокрое. Из носа пошла кровь, и только потом разобрала, что приложилась о кочан капусты, практически под ногами невидимый. Она уже и раньше спотыкалась о какую-то деревяшку, ещё что-то ногой задела, но боли почти не чувствовала. Лёлик озаботился и в своей заботе зашёл слишком далеко, а Стася так быстро и сразу была не согласна. Пришлось протестовать, да и зябко стало, ветрено, уж лучше и правда в подвал.
Понятное дело, убежать она могла двадцать раз, но о бегстве даже и не помышляла, оценила старания Лёлика — плащ постелил и простыню, всё как положено, а с раздеванием это уж он переборщил. Пусть не думает, что она такая податливая, пришлось ему потрудиться и ей помочь. Протестуя и угрожая, Стася дипломатично переждала, пока он управится с брюками, на словах сопротивляться можно было сколько угодно, слова же ничего не стоят. А как он упоительно убеждал её сдаться! Всё, как заведено, она сопротивлялась, он преодолевал сопротивление…
Ну, теперь он сам наконец убедится, а то ведь до последнего не верил!
И тут грянул гром с ясного неба.
Ведь он-то не пил. Как же мог так ошибиться? Выходит, соврал, имел наглость заявить, что нет у неё никакой столь бережно хранимой добродетели. Оскорбил до глубины души! Посмел пренебречь столь торжественно преподнесённым ему сокровищем!
Обида и злость окончательно протрезвили Стасю, и она чуть ли не в драку полезла с Лёликом за свою, уже бывшую, добродетель. Тому было по барабану, он просто констатировал факт, только и всего, но для Стаси это стало вопросом жизни и смерти, и она от пережитого нервного возбуждения, обиды и злости даже расплакалась. Но плакала совсем чуть-чуть, верх взяла настырность, ведь после столь страстного свидания Лёлик обязан был на ней жениться, сам говорил, что только на девственнице! А теперь что? Она этого так не оставит и требует, чтобы женился. Что он себе думает?!
Лёлик о женитьбе ничего хорошего не думал и вообще рассчитывал подольше поразвлечься, а тут, на тебе, нарвался на скандал. Девчонка симпатичная, и даже приятно немного побороться вперемешку с нежностями, но ничего экстраординарного. Опять же не невинность, не гурия, а туда же с претензиями. Впрочем, опыт общения с женщинами у Лёлика имелся немалый, спорный вопрос он быстренько замял, претензии заглушил комплиментами, от продолжения отказался и вежливо отвёз надутую Стасю домой.
А вот на следующее утро…
К прочим раздирающим несостоявшуюся жертву чувствам добавилось ещё одно. Подавленность. С трудом дождавшись, когда семья разбредётся в разные стороны, чтобы никто, не дай бог, не привязался, Стася с ещё большим трудом заставила себя принять решение. К кому обратиться в таком поганом положении, кому довериться, с кем посоветоваться? Мельницкая отпадала наверняка, осудила бы подругу, а то и вовсе знаться бы перестала. Гонората? Так она же его сестра! Павловская пожала бы плечами, и всё, одноклассницы только порадовались бы её беде, на смех бы подняли. О родных и речи быть не может. Кто оставался?