Девочки
Шрифт:
Я посмотрела на Жоржетту. Она как будто приросла к стулу «Брасери-дез-Эколь». И смеяться ей совсем не хотелось.
— Я сглупила, да?
Жоржетта не решилась меня корить: хватит с меня.
— Ты опоздаешь, — только и сказала она.
Мне и вправду было пора.
— Да, я тут купила по дороге кольца для салфеток. Двенадцать себе, двенадцать тебе, в подарок. Они посеребренные. Ты можешь сделать на них гравировку.
— Тяжелые какие! Зачем они мне? У меня и салфеток нет.
— Я купила двенадцать штук
Мне не хотелось тащить назад эту тяжесть.
— Теперь тебе надо позвонить маме.
Да, теперь, когда я зашла слишком далеко, деваться некуда, надо было звонить маме.
Я пришла к зданию раньше времени. Мамин голос по телефону был сухим. Я разбередила рану. От нечего делать я рассматривала прохожих.
Кто кого терял в эту минуту? Кто кого любил и кому не отвечали взаимностью? Кто сходил с ума оттого, что больше не был любим? Чья броня была так крепка, что не достать до сердца?
Вот и она.
Мама ушла с работы пораньше. Она выходит из подъезда, и я сразу вижу, как осунулось ее лицо. Мама насвистывает. Она недовольна. Идет мне навстречу и насвистывает.
— Вон там есть маленькое кафе…
Она ведет меня в это кафе, темное и тесное. Не лучшее место для разговора.
— Ну? — спрашивает она, едва успев сесть, и смотрит мрачно.
— Ну… ничего… «Он» в общем…
А мама-то готова влепить мне затрещину, допусти я малейшую промашку.
— …«Он» довольно-таки… блеклый. Никакой.
Не знаю, с той ли карты я пошла.
Я замарываю образ этого человека, которого наконец увидела.
— «Он» нудный, как осенний дождь. И я не так уж на него похожа.
На мамино лицо возвращается улыбка.
— А твои сестры?
— Да они тоже так думают. Мы поговорили о погоде. Когда тема дождей и ветра иссякла, разошлись. «Он» попросил нас писать ему…
— Ну и нахал!
Мама сама не понимает, что открывает одну за другой свои карты.
— Мы отказались.
— «Он» вас расспрашивал?
— Да, о дедушке, бабушке, Анжеле…
— Вы сказали ему, что я живу не одна?
— Да.
Я освоила покер и научилась блефовать.
— И какое «Он» состроил лицо?
— «Он» был рад.
— Понятное дело, «Он» был рад — как же ему не радоваться. Когда я рассталась с Пьером, «Он» опять объявился. Я вам не говорила, не хотела тревожить. Но теперь…
— Да, теперь…
Мама выкладывает карты на стол — все разом:
— А как у него? «Он»… завел новую семью?
Она боится спросить прямо, живет ли «Он» с другой женщиной. Разлетелись мамины карты.
Возьми назад! Возьми назад этот вопрос! До сих пор еще куда ни шло! До сих пор я могла понять!
— «Он»… у него кто-то есть?
Она задала вопрос иначе.
— Ну конечно! Мы не спрашивали, но ведь тридцать два года… если «Он» до сих пор один, значит, с ним что-то неладно!
Мама смеется.
— О
— Да ни о чем, только время потеряли. Я опоздала на встречу, а так…
Мама почти довольна. Я успокоила ее. Она была права. Решение, принятое ею тридцать два года назад, оказалось верным.
— Ну и как ты его нашла? Внешне?
— Ничего особенного…
— Мне говорили, что «Он» очень растолстел. И что лицо у него красное, как свекла.
— А… Да, теперь, когда ты сказала…
Я блефую. Блефую. Блефую.
Если бы мама увидела этого мужчину, она нашла бы его красивым, точно.
— «Он» был красавцем в молодости.
— Да? Надеюсь, «Он» сохранил свое фото на память!
Мама прыскает.
— Нет, «Он» не красавец. Далеко не красавец! Мордоворот!
Мама покатывается со смеху.
— Так я правильно сделала, что ушла от него?
У нее еще осталось сомнение.
Спасите! Мне нечем дышать! Это трагедия для него, трагедия для нас, трагедия для нее! Возьми назад и этот вопрос! Возьми его назад, умоляю! Я сейчас расплачусь, я это чувствую. Не уверена, что смогу долго сдерживаться!
— О, это да! Ты очень правильно сделала. Я его не знаю, но судя по тому, что я видела, — да лучше застрелиться!
Мама хохочет еще громче.
— Ты все-таки пошла до конца.
Маме хочется, чтобы все было правильно.
— О, что да, то да! Я пошла до конца и даже еще дальше! Знаешь, я, конечно, дура, но тут, честное слово, убедилась, что не последняя!
Это спектакль для мамы. Она хохочет, как на шоу одного актера. Я сижу напротив, лихорадочно ищу, что бы еще сказать. Я говорю чудовищные вещи — это по определению не может быть правдой. Но ей так хочется. И я стараюсь. Я боюсь пауз. Боюсь следующего вопроса. Вопроса, на который вынуждена буду наконец ответить правду. Я играю. Из кожи вон лезу, чтобы она ничего не заподозрила. Я вижу глаз циклона. Ну и заварили же они кашу.
Я достаю сигареты.
— Хочешь?
Мама кивает. Мы придвигаемся друг к другу. Мы близки как никогда: я развеселила ее. Я ее успокоила. Она довольна.
— Я все-таки немного боялась, — признается она, выдыхая дым.
— Ну и зря боялась! Я уверена, что, даже окажись вы на необитаемом острове, ты предпочла бы общаться с деревом!
— Ха-ха-ха!
Маме сейчас пятнадцать лет, вот так, вдруг.
Я смеюсь вместе с ней. А сердце щемит. Я всматриваюсь в это лицо, которое знаю столько лет. Это лицо менялось на моих глазах, с годами, с чередой событий. Маме было пятнадцать. Мама мечтала. Я вижу, как лучились счастьем ее глаза. Моя мама, готовившая на обед бифштексы с горчицей, была когда-то молодой. Она влюбилась в того, кого у нас не называли по имени. «Она» плохо сыграла свою партию. «Он» плохо сыграл свою партию. Никто не хотел открывать карты.