Шрифт:
«…стыдно нам оставить такую жену, не побеседовав с нею; она осмеет нас, если мы не пригласим ее.»
(Иудиф. 12:12)
Профилакторий
Антонине С.
I
1
– Добро пожаловать в профилак!..
С кровати, стоящей
–…Богдан!
– Гриша!
Я пожал протянутую руку, бросил рюкзак и опустился на вторую кровать.
Сосед опять лег, зашуршал на планшете, а я сидел, оглядываясь по сторонам.
2
Наше физико-математическое общежитие было огромной, унылым панельным.
От одного его вида становилось серо на душе.
Это, небольшое, было кирпичным.
Последнюю деталь я понял, когда увидел толщину стен в дверных проемах.
Трудно было сказать, в каком состоянии находились жилые этажи, но второй, профилакторный, обрадовал светлым коридором и потолочными лампами, которые не гудели, не мигали и даже горели без пропусков, каждая на своем месте.
Комната обрадовала еще сильнее.
Та, где я жил, была не больше, но в ней стояли четыре кровати.
С соседями мы ходили друг другу по головам, ночью задыхались от тесноты.
Тут было просторно, воздуха хватало с избытком.
Высокий потолок наполнял ощущением полета.
Часть помещения у двери была отгорожена, выступала углом.
Вероятно, там прятался санузел.
У нас туалет имелся один на этаже, а душ был в подвале, куда приходилось спускаться по грязной лестнице, пожимаясь от сквозняков.
В здешний комфорт не верилось; он пришел из фильма про каких-нибудь английских или американских студентов, которые в колледже жили не как на конюшне.
Стены были почти белыми, с еле заметными сероватыми узорами.
Казалось, свет льется отовсюду.
Обычные общежития не ремонтировались с сотворения мира.
Студенты время от времени что-то подкрашивали и подмазывали за свой счет.
Прежние жильцы моей комнаты оклеили ее обоями в пестром татарском стиле.
Среди ядовитых желто-красных стен у меня кружилась голова и тошнота поступала к горлу.
Здесь глаз отдыхал.
Я повернулся в другую сторону.
Окно тоже было иным.
Вместо древнего, с облупленной рамой, разбухшей незакрывающейся форточкой и ржавыми шпингалетами, здесь стояло пластиковое.
Плюс к этому висели красивые легкие шторы, причем даже с особой параллельной штукой наверху.
Я поднялся, выглянул наружу.
Мое обычное общежитие стороной с комнатами выходило на край квартала.
Когда-то там собирались разбить парк, даже успели выкорчевать сорные деревья и засыпать площадь гравием – но деньги, выделенные городом, разворовали, вместо парка остался пустырь.
Жители соседних пятиэтажек использовали его как площадку для выгула своих дрянных псов.
Однажды, выиграв немного денег в «Столото», я решил побаловать себя, купил коробочку роллов.
Элементарные истины я знал с детства.
Мелкие радости жизни становятся большими, если их раздуть ожиданием.
У себя в комнате я положил лакомство на стол и отошел к окну, желая потянуть время.
Как раз в этот момент на пустыре раскорячилась собака.
Она была отвратительной, черной и гладкой; в породах я не разбирался, ненавидел всех без разбора.
Хозяин – такой же гладкий мужик – стоял, ослабив поводок, и безмятежно разговаривал по мобильному.
Собака принялась гадить.
От вида испражнений мысль о еде стала омерзительной.
С соседями я находился не то чтобы в контрах, но и не в теплоте, делиться с ними не привык.
Роллы пролежали дня два, затем отправились в мусорный бак.
Здесь окно выходило на улицу Фрунзе – чистую и ровную, бегущую мимо университета.
Стеклопакет был тройным, внешний мир упокоился в немоте.
Не слышалось голосов, беззвучно ехали машины.
Меньше, чем в сотне метров, на противоположной стороне возвышалось желтое, с серым цоколем и белыми колоннами, главное здание университета.
Справа выглядывал угол нашего физматкорпуса, присоединенный через переход на уровне третьего этажа.
Это тоже казалось сказкой.
Воткнутое на дешевый пятачок с близкими коммуникациями, факультетское общежитие лежало в нескольких кварталах от учебного комплекса.
На пары приходилось шлепать по разбитым тротуарам сквозь снег и дождь – или добираться трамваем, где зимой стоял арктический холод, а летом египетская жара.
Здесь я мог даже не одеваться всерьез, перебежать через дорогу и оказаться в тепле.
В такое не верилось, хоть и виделось своими глазами.
Я отошел от окна и снова лег, потрясенный открытиями.
Кровать была непривычной.
Она не провисала, не качалась и не трещала, стояла надежно, держала приятно, но крепко.
Я никогда не ездил в «мягких» вагонах, не бывал в гостиницах.
Но по моему представлению, такие условия могли быть только там.
Однозначно, я попал в рай.
Осталось крепко зажмуриться и улететь.
3
– …Ты надолго сюда, Гриша?
Голос вырвал из нирваны, но не раздражал.
В этом профилактории не раздражало ничто.
– На четыре недели, – ответил я, не открывая глаз. – А ты?
– Тоже. Две прошли, осталась всего половина.
– Жаль, – подтвердил я, автоматически поддерживая разговор.
– Хотя на самом деле это как посмотреть. «Всего» половина, или «еще» половина.