Дезертир
Шрифт:
– Может и так, хотя болтают, будто это Фимбрия своим сулил деньги, если не сбегут. От командиров клятвы верности требовал. Раба подослал Суллу зарезать. Правда, раб попался.
– Да чушь это все, Телесфор. Неужели веришь? Сейчас сулланцы про него еще и не такого наплетут. Их послушать, так Марий и вовсе младенцев жрал. Помнишь, третьего дня тут пьянствовала компания с "Эпафродита" [118] ?
– Да уж... Скоро во всех портах от римлян будет не протолкнуться. Я, Акаст, про раба-подсыла тоже думаю, что вранье. Сами же сулланцы и сочинили.
118
"Эпафродит" – "Любимец Афродиты" (на римский манер "Любимец Венеры") – прозвище, которое Сулла дал сам себе.
– Эй, почтенные! – окликнул собеседников тучный человек, восседавший за соседним столом, – разрешите полюбопытствовать?
Тот, кого назвали Телесфором, повернул голову.
– Изволь, уважаемый.
– Я тут прислушиваюсь к вашему разговору, вижу, разбираетесь. А скажите, правда, этот Фимбрия в храме Асклепия сам себя зарезал?
– Говорят, да, – подтвердил Телесфор. – якобы сулланцы обещали не преследовать его, если он оставит войско и уберется на все четыре стороны, а он сказал, что у него есть лучшая дорога. Уехал в Пергам и там закололся.
– Вот ведь... – покачал головой толстяк, – совсем безумный человек... Храм врачевателя осквернил. И, спрашивается, ради чего?
– Про предложение, считаю, врут, – скептически хмыкнул одноухий Акаст, – сулланцы хотят себя благородными выставить.
– Может быть...
Толстяк все сокрушался о самоубийстве в храме, видать из всей истории только эта деталь его взволновала. Вышибала слушал вполуха. Ничего здесь нового не сказали. Эти события произошли еще осенью, и он был уже порядочно о них наслышан. Не первый раз посетители переливали сплетни из одной головы в другую, а уж сколько небылиц успело вокруг нарасти, не сосчитать. Одна другой невероятнее.
– А я тут недавно общался с торговцем из Брундизия, – вступил в беседу еще один посетитель таберны, – говорит, легионеры очень недовольны миром с Митридатом. Ропщут.
– Еще бы не роптали, – сказал Акаст, – видать, рассчитывали на большую добычу.
– Это недовольны те, что с Лукуллом у проливов проторчали, – заметил Телесфор, – а кто на Фракию ходил, хорошо там наварился.
– Да уж. – согласился толстяк, – цены на рабов будь здоров упали. Я себе в лавку прикупил работника всего за семьсот драхм. Такой обычно вдвое дороже стоит! А один мой приятель купил девку и вовсе за бесценок. Из дарданов. Говорит, на кухню взял, да я иное разумею, – толстяк заулыбался, – девка – огонь, такую только на приапе вертеть...
Вышибала поднял голову, привстал.
– Титьки, задница, эх... – толстяк руками изобразил чего и сколько имела из достоинств помянутая рабыня, – чернявая...
Вышибала сплюнул на пол и сел обратно.
– Эй, фракиец, – окликнул его Ксантипп, хозяин таберны, – совсем совесть потерял? Я тебе плачу, чтобы ты под себя гадил?
– Не суетись, Ксантипп, – буркнул вышибала, – девки пол вымоют. Твои гости, бывает, и похлеще блюют, а ты перед ними стелешься.
– Вот варварское отродье... – раздраженно бросил хозяин, вытиравший полотенцем посуду, – всю душу из меня рано или поздно вытянет.
– Зачем держишь его, если он такой невежа? – полюбопытствовал один из посетителей.
– Морды крепко бьет, – недовольным голосом ответил Ксантипп, – ты, уважаемый не видал, что тут прежде было. Каждый вечер набивалось матросни, и что ни день, то поножовщина. Жрали самое дешевое вино, почти не платили и приличных людей задирали. Сейчас тишь да благодать. Вот и терплю мерзавца, хотя он груб и дерзок сверх всякой меры.
Вышибала не слушал, что говорили о нем. Он подпер рукой щеку и завороженно смотрел на пляшущее пламя ближайшего светильника. Казалось, если сейчас вокруг него начнут рушиться стены, он не заметит. Разумеется, это было бессовестным пренебрежением обязанностями. Но "ценный мерзавец" плевать хотел на совесть и Ксантиппа. В таберне никто не буянил, и мыслями фракиец пребывал очень далеко.
"А кто на Фракию ходил, хорошо там наварился..."
В начале мая Марк Лукулл с последними когортами арьергарда покинул земли дарданов. Вместе с ним отбыл и Гней Осторий. Лукулл двинулся по Эгнатиевой дороге к Византию, где соединился с Суллой, который к тому времени все же взял и спалил город медов Кипселу. Осторий отправился в Фессалоники, главный город провинции Македония, резиденцию наместника [119] .
Асдула остался один на один против Лангара, который с уходом римлян открыто объявил себя князем дарданов и законным преемником Кетрипора. Как не уговаривал Скарас Лукулла, Базилла и даже Остория, который вообще ничего не решал, оставить ему хотя бы ауксиллариев, просьбам его не вняли. Более того, младший Лукулл едва не выполнил свою угрозу казнить князя прилюдно. Тот, чуя недоброе, сумел скрыться и заперся в Керсадаве, а Лукуллу некогда было возиться с негодяем, его уже ждал Сулла.
119
Пелла, древняя столица Македонии, к тому времени пришла в упадок.
Все же Асдула остался против Лангара не совсем с голой задницей. Не так уж мало было у него преданных воинов. Кроме того, тарабост, полгода прятавшийся по лесам, хотя и пользовался поддержкой простого люда, собирался с силами еще два месяца.
Поначалу Асдула надеялся, что сдюжит в одиночку, но вскоре понял, что все бесполезно. Без римлян ему здесь не жить. Он всегда отличался большой осторожностью, потому практически сразу за уходящими когортами отправил в Гераклею несколько обозов с награбленным добром. Когда же совсем запахло жареным, вскочил на коня и сбежал налегке. Потерял Скопы, Керсадаву, однако сохранил не только шкуру, но и почти все свои богатства. А какая ему разница, где жить важным тарабостом, когда мошна до краев набита золотом? В римской провинции еще и лучше, чем в варварской глуши.
С властью не выгорело, но он не унывал. Добрался до Гая Сентия и принялся нашептывать ему, как нехорошо поступил Сулла. Изрядно обозлил варваров, а северную границу совсем обнажил. Зерно упало на плодородную почву – Сентий и сам был того же мнения, несмотря на то, что считался сторонником Суллы и всячески помогал ему в войне с Митридатом.
Наместник вознамерился отправить Остория обратно в Гераклею, чтобы тот сторожил границу, но префект взбунтовался. Он очень устал и мучился избытком черной желчи, меланхолией. Все от того, что так и не удалось ему изловить Лангара. Тяжело переживал эту неудачу Осторий. Пришлось Сентию послать в Гераклею своего верного легата Бруттия Суру.
Асдула решил в Гераклее не задерживаться, поскольку опасался, что руки Лангара и дотуда дотянутся. Он уехал в Фессалоники вслед за Осторием.
Беглый князь устраивал пиры для своих римских "друзей". Сентий, Сура и магистраты низшего ранга за глаза посмеивались над варваром, но попойки охотно посещали. Остория Асдула вообще считал своим лучшим другом, прилюдно его так называл. Что по этому поводу думал тот, осталось неизвестным, вечно мрачный префект не отличался болтливостью. Впрочем, он тоже участвовал в пирах и ездил на охоты.