Диагноз смерти (сборник)
Шрифт:
В один несчастный день между Чарльзом и Джоном вспыхнула ссора, они наговорили друг другу много всякого, и наконец отец ударил сына кулаком по лицу. Джон молча отер кровь, посмотрел в глаза отцу, который уже жалел о своей вспыльчивости, и спокойно сказал: «Вот за это ты умрешь».
Слова эти слышали двое братьев по фамилии Джексон. Они хотели зайти к Мэям, но увидев, что те ссорятся, почли за благо тихонько удалиться. Позже Чарльз Мэй рассказал о ссоре жене. Он сказал, что тут же извинился перед сыном, но без толку: тот извинений не принял и ужасную свою угрозу назад не взял. Впрочем, до открытого разрыва не дошло; Джон продолжал жить в семье, и все шло прежним порядком.
Воскресным июньским утром 1879 года, недели через две после ссоры, история
Часа в два он ушел из дома. А возвратился около пяти. Почему-то – нам не так уж интересно, почему именно – никто не поинтересовался, куда он ходил и зачем. Но мать и сестры запомнили, когда он ушел и когда вернулся, и потом подтвердили это под присягой. Одежда Джона местами была влажной, как будто он (так было позднее указано в судебных документах) замывал на ней пятна крови. Вел он себя странно, глаза его блуждали. Он пожаловался на плохое самочувствие, пошел в свою комнату и лег в постель.
Мэй-старший так и не вернулся. Уже поздним вечером его домашние перебудили всех соседей, и те всю ночь и весь следующий день обыскивали лес вокруг родника. Нашли они не так уж много: следы обоих мужчин на влажной глине. Джону Мэю тем временем становилось все хуже, врач определил у него мозговую лихорадку. В бреду он то и дело говорил о каком-то убийстве, но нельзя было понять ни кто убил, ни кого убили. Вот тут-то братья Джексон вспомнили его угрозу, и Джона решили подвергнуть домашнему аресту по подозрению в убийстве; другими словами, шериф оставил в доме Мэев своего помощника. Но все вокруг были настроены против Мэя-младшего, и не будь он болен, толпа наверняка бы его линчевала. Во всяком случае, уже во вторник соседи собрались на сходку и избрали комитет, которому и предстояло взять дело в свои руки сразу же, как только позволят обстоятельства.
Но в среду все переменилось. Из городка Нолан, на расстоянии восемь миль, дошли сведения, осветившие дело с совершенно другой стороны. Весь Нолан состоял из школьного здания, кузницы с лавкой при ней, «магазина» и полудюжины жилых домов. Хозяином «магазина» был некто Генри Оделл, кузен старшего Мэя. В тот самый воскресный полдень, когда пропал мистер Мэй, мистер Оделл и четверо его соседей, – все люди уважаемые и заслуживающие доверия – сидели в коптильне, что примыкала к магазину, и разговаривали. День был жаркий, потому и передняя дверь, и черный ход были нараспашку. Около трех часов пополудни Чарльз Мэй, хорошо знакомый, по крайней мере троим из них, зашел через переднюю дверь и вышел через заднюю. На нем не было ни шляпы, ни пиджака. Он ни на кого не взглянул, ни с кем не поздоровался, что, впрочем, мало удивило присутствующих, поскольку все заметили, что он серьезно поранен. Над его левой бровью зияла глубокая рана, из которой текла кровь, заливая пол-лица и шею и пропитывая ворот светло-серой рубашки. Странно, но все подумали, что он с кем-то подрался, и теперь идет кратчайшим путем к ручью, который протекал на задах у «магазина», чтобы умыться.
Наверное, особый провинциальный этикет – особого рода деликатность – удержал их от того, чтобы пойти за ним и чем-то помочь. По крайней мере, в записях суда, из которых, главным образом, почерпнуты описываемые события, нет ничего, кроме самого этого факта. Они ждали, когда Мэй вернется, но так и не дождались.
За ручьем, что протекал позади «магазина», миль на шесть – до самых Холмов Индейского Колдуна – простирался лес. Как только соседи Мэя узнали, что его видели в Нолане, в их мнениях и настроениях произошла заметная перемена. Комитет бдительных самораспустился без формального решения. Поиски на лесистых берегах Мэй-крик прекратились, и почти все окрестные мужчины принялись обшаривать
Самым странным во всей этой загадочной истории стало то, что человека судили за убийство того, кого мертвым никто не видел, следовательно, живого. Всем нам то и дело приходится слышать о капризах и казусах местных фемид, но этот случай, думается, уникален даже для фронтира. Как бы то ни было, против Джона Мэя, едва вставшего с одра болезни, было выдвинуто официальное обвинение в убийстве его пропавшего отца. Адвокат возражать не стал, полагая, что трудностей в этом деле не будет. Обвинение было вялым и небрежным, и защита легко установила алиби подсудимого, по крайней мере, в отношении убийства. Коль скоро в то самое время, когда Джон Мэй, как ему вменяется, убил Чарльза Мэя, – если таковое действие вообще имело место, – Чарльз Мэй был в нескольких милях от того места, где мог быть Джон Мэй, из этого со всей очевидностью следует, что если Чарльз Мэй и умер насильственной смертью, то наверняка от руки кого-то другого.
Джона Мэя оправдали, и он тут же уехал неизвестно куда – больше никто о нем ничего не слышал. Вскоре его мать и сестры переехали в Сент-Луис. Их ферму купил один из соседей и присоединил к собственному участку, дом же Мэя с тех пор пустует, и уже приобрел мрачную репутацию места, где нечисто.
На следующий же день после того, как семейство Мэев покинуло те места, несколько мальчиков, игравших в лесу близ Мэй-крик, нашли в разрытой кабанами куче прошлогодней листвы заступ. Ржавчина почти не тронула его, если не считать одного места на самом краю, где, кроме того, заметна была и кровь. На черенке были вырезаны буквы «Ч» и «М».
Эта находка снова всколыхнула местное общество. Землю вокруг места, где нашли заступ, тщательно обследовали и в конце концов отыскали мертвое тело. Оно было зарыто на глубину двух-трех футов, сверху же земля была присыпана палой листвой и сучьями. Тление не так уж сильно тронуло его, что, наверное, можно объяснить минеральным составом тамошней почвы.
Над левой бровью зияла глубокая рана, кровь из которой залила всю левую сторону лица и пропитала ворот светло-серой рубашки. Череп оказался пробит насквозь. Тело это, несомненно, принадлежало Чарльзу Мэю.
Но кто же тогда прошел через «магазин» мистера Оделла в Нолане?
Поле перейти
Одним июльским утром 1854 года плантатор по имени Уильямсон, живший в шести милях от Селмы, штат Алабама, сидел с женой и ребенком на веранде своего дома. Между домом и проселком, который в тех местах величался большой дорогой, ярдов на пятьдесят тянулась лужайка. По ту сторону дороги лежало огороженное пастбище площадью около десяти акров, ровное и совершенно пустое – в том смысле, что на нем не было ни дерева, ни скалы, ни постройки, словом, никаких естественных или рукотворных предметов. Надо еще сказать, что в то время, о котором идет речь, на пастбище не было и никаких животных. В поле, которое расстилалось сразу же за пастбищем, виднелись рабы, числом в дюжину, и надсмотрщик.
Отбросив окурок сигары, плантатор встал и сказал: «Я забыл поговорить с Эндрю насчет лошадей». Он имел в виду надсмотрщика.
Уильямсон неторопливо двинулся по дорожке, посыпанной гравием, сорвал по пути цветок, пересек дорогу и зашел на пастбище, где приостановился, закрывая воротину. Тут он помахал рукой Армору Рену, чья плантация располагалась по соседству – тот как раз ехал мимо в открытой коляске вместе со своим тринадцатилетним сыном Джеймсом. Когда они отъехали на пару сотен ярдов, мистер Рен вдруг спохватился: «Я же забыл сказать мистеру Уильямсону насчет лошадей».