Диармайд. Зимняя сказка
Шрифт:
– Имя! Имя! – закричала она.
Ответа не было, было иное – как будто где-то в небесах прямо над головой Дары был подвешен на толстых серебряных цепях котел с живой водой, и вот его толкнули, вода хлынула вниз и ударила по ее телу сразу со всех сторон, и забурлила, и заиграла крошечными водоворотами, просачиваясь, ввинчиваясь в тело.
Тот, чье незримое лицо озарилось сейчас улыбкой, тот, кто в поганую минуту, незваный-непрошеный, пришел на помощь, тот, что не отнимал левой ладони от глаза, так что Дара отчетливо видела тонкие и длинные пальцы, пальцы музыканта, подождал несколько,
– Нетрудно сказать…
Она ждала слова, она ждала имени, уже зная его, а он медлил, словно желая, чтобы она сама позвала его вслух.
Дара тихо засмеялась.
То, что происходило с ней, было невозможно, вопреки всему на свете, – и все же, все же!…
Мужчина устроился поудобнее у ног женщины, которую он изваял из нездешнего света, перекинул на колени арфу – и зазвучала знакомая мелодия, та же колыбельная – только чуть иная:
– Спи-усни, спи-засыпай, Спи, не бойся, я с тобой, Я храню твой сон свободный…И дальше – слова на древнем, почти незнакомом языке.
Глаза Дары закрылись.
Опомнилась она в холле – как ее туда принесли ноги, было совершенно непонятно.
Зато она наконец уразумела природу той колыбельной, что впервые услышала от старухи Буи.
Она, конечно же, изучала на Курсах целебную музыку, но, освоив это искусство теоретически, в ход его не пускала. прежде всего, потому, что тут требовался не только голос – нужны были струнные звуки, а вот как раз элементарной игры на гитаре, хотя бы на уровне пресловутых трех с половиной аккордов, на Курсах и не преподавали. И еще – те песни, что Дара слышала в записях, были для ее слуха как скрип несмазанной двери – то есть, ни гармонии, ни смысла она не уловила. Очевидно, музыка тысячелетней давности уже не действовала на современное ухо.
– «Три знания арфиста: песнь, что погружает в сон, песнь плача и песнь смеха», – вспомнила Дара строчку из своего конспекта.
За строчкой же было вот что.
Песнь плача вызывала взрыв чувств, с криками, со слезами, за которым следовало очищение духа. Средство опасное, что и говорить, Дара даже не знала, кто из целителей пускает его в ход, вот разве что у Фердиада хватило бы силы провести человека через это очищение, но Дара очень сомневалась, что сид станет этим заниматься. Песнь смеха вытаскивала со дна отчаяния опечаленных навеки, и сперва этот смех был нехороший, чреватый взрывом ярости, потому что удрученный дух как раз при таком лечении вдруг мертвой хваткой вцеплялся в свою скорбь и не желал с ней расставаться. Но умелый голос гасил эти последние вспышки и выводил человека на свет.
В дремотной песне ни у кого из целителей нужны не возникало – были и другие способы погрузить человека в сон, более простые и, как до сих пор казалось Даре, более действенные. Однако теперь стало ясно, насколько она ошибалась.
Погружением в сон можно было удержать человека на смертной грани, на пороге Этого и Другого миров! Вот что поняла она – и возникло подозрение, что вызванный сон имеет еще какие-то свойства, служит проводником силы, да, пожалуй, не только силы…
Радости!…
Неожиданная радость охватила душу.
То, что она считала наваждением, преследующим ее по воле Фердиада, не только доказало свою независимость от его происков – а выступило против сида, придя на помощь той, кого он, как ему казалось, загнал в угол.
И, значит, где-то в мире, Этом ли, Другом ли, был, жил, чувствовал, отзывался на зов и звал сам, хранил древние слова и создавал новые тот, чье одно имя уже говорило о любви, – Диармайд…
Глава двадцать вторая Портрет Диармайда
Сана несколько раз посылала крестной зов, но в ответ получала блок: не мешай, я занята. И действительно, Дара была занята – сперва выбирала в магазине тушь нужного цвета, потом резала скальпелем бумагу для талисмана, а один зов не расслышала вовсе – ругалась с Артуром.
Зато на следующее утро Сане удалось пробиться.
Дара приехала ночевать к Изоре в непонятном часу ночи, и состояние ее показалось бы крестнице какой-то новой разновидностью безумия, в учебниках еще не описанной. Дара все время норовила рассмеяться.
Но Изора крепко спала – в чем Дара увидела еще одно подтверждение тонких, совершенно неразличимых, но прочных чар, накинутых на крестницу сидом. Сашка болталась непонятно где, а мать тихо посапывала!
Ладно, подумала Дара, впишем в счет и это.
Она легла в гостиной на диване, сон, понятное дело, не шел, а когда пришел – не отпускал до одиннадцати утра. Поэтому Дара не знала, приходила ли Сашка вообще и куда подевалась Изора. Она пошла на кухню варить кофе, то и дело улыбаясь при мысли о Диармайде.
Он был! И был не голосом, как в новогоднюю ночь! Не синими бликами, гуляющими по всему миру! А кем и чем он был – еще предстояло разгадать…
К конце завтрака до нее докричалась Сана и вызвала на встречу.
Дара оделась, включила сигнализацию и поспешила к крестнице. Судя по призыву, Кано уже успел уйти.
Она рассталась с рыжим гигантом довольно давно, без шума, просто – по факту отсутствия нежности…
Он делал то, что мог, и сперва их роман ее радовал, но потом она все чаще стала ощущать ограниченность Кано почти во всем, и в постельных делах – главным образом. Даже странно было, что этот роскошный красавец настолько прост и незатейлив в близости, все-таки целителю положено лучше чувствовать партнера, чем Кано на протяжении многих месяцев чувствовал Дару.
Поэтому она даже в трудную минуту не хотела возвращаться к нему. Сперва – потому, что возможность любви между ними иссякла, потом – потому что не-любви с этим человеком она совершенно не желала.
И теперь, оказавшись в одном городе с ним, Дара хотела избежать совершенно ненужной встречи. Тем более, что между Кано и Саной образовалось что-то вроде романа. Возможно, его тренированная активность – именно то, чего ей будет хватать долгое время.
Подходя к дому, она послала зов, и Сана опять, прямо в халате, выбежала в подъезд, ей навстречу.