Дичь для товарищей по охоте
Шрифт:
«Близкий и родной мне человек…» — эхом отозвалось в его сердце.
«Карл Маркс. Капитал», — прочитал он название, молча взял стопку и, кивнув гостям, вышел из комнаты.
Мария Федоровна, бросив на гостей встревоженный взгляд, поспешила следом за ним.
В коридоре было темно. Морозов споткнулся о край ковра и чуть не упал.
— Савва Тимофеевич! Миленький! — Андреева обогнала его и преградила путь. — Что это вы? Обиделись на что?
— Я на себя обиделся, — проговорил он сердито, стараясь не смотреть на Марию Федоровну.
— Савва… Тимофеевич,
— Как ушли? — удивленно оглянулся он.
— А там хитрая комната! — доверительным тоном сообщила Мария Федоровна. — Она через небольшой коридорчик сообщается с помещением Контроля Московского узла железных дорог, а там — лабиринт комнат и два выхода на улицу.
— Ушли, так ушли. И мне — пора, — Савва поднял на нее глаза и замолчал, натолкнувшись на пристальный, манящий взгляд, оторваться от которого было невозможно. В квартире было тихо. Только где-то размерено тикали часы.
— Зачем вы глядите так долго? — тихо спросила она, не отводя от Саввы глаз.
— Мария Федоровна… — Он вдруг почувствовал себя, как перед прыжком в холодную воду. — …Машенька… Вы же знаете, не можете не знать, что я мучаюсь, оттого, что… люблю вас, — выдохнул он. — Я ощущаю себя, как человек, который, увидев отражение звезды в воде, зачерпнул ее и держит в ладонях, а вода уходит между пальцами… а без этой звезды — мне уже не жизнь…
Мария Федоровна молча обвила руками его шею и прижалась горячим влажным ртом к его губам.
Карл Маркс вместе со своим «Капиталом» белыми листками осыпался на мягкий ковер…
Андреева поднялась из-за письменного стола и подошла к окну. Луч солнца, отвоевав кусочек свободного пространства, пробился сквозь ватные облака и солнечным зайчиком отскочил от окна дома напротив, заставив Марию Федоровну прикрыть глаза ладонью.
«Что ж. Пора звонить». — Она сняла телефонную трубку.
— Савва Тимофеевич Тут письмо пришло от Горького из Нижнего Новгорода. Мне право неловко просить, но это не для меня. Он ведь знает, что вы … ну, что ты есть в моей жизни.
— Ну-с, и о чем письмо? — Савва покашлял.
— Понимаешь… Помочь он просит. Хочет для детей из трущоб новогоднюю елку организовать. Нельзя ли туда им ситца вашего прислать, да побольше, чтоб их приодеть?
— Чего ж нельзя? Поможем. Дети есть дети. Им праздник нужен. Распоряжусь. Я- то, грешным делом подумал, серьезное чего случилось.
— Вот и отлично! Завтра вечером тебя ждать? У меня опять друзья будут. Тебе знакомые — многозначительно пояснила Андреева.
— Приду, коли зовешь. Только по мне, лучше бы их вовсе не было…
Савва почти вбежал в гримерную Андреевой, растолкав несколько человек, стоявших у двери.
— Плохо… Плохо… — повторяла Мария Федоровна, как заведенная, бегая из угла в угол. Волосы ее были растрепаны, на лице — остатки грима, глаза покраснели от слез. — Не знаю, как вообще играла … Нет сил… Нет сил…
Савва крепко обхватил ее за плечи.
— Что за истерика? Опять к Книппер ревнуете?
Андреева посмотрела на него невидящим взглядом.
— Ма… Мария Федоровна Да что с вами? — Савва потряс ее за плечи. Такой Андрееву он видел впервые. Несколько раз она срывалась дома — то, жалуясь на Немировича, который всячески старался подвинуть ее на вторые роли, то на свою соперницу по сцене Ольгу Леонардовну Книппер, но такой Савва ее еще не видел.
— Савва Ты? — Андреева словно очнулась. — Помоги мне… Пожалуйста — Она уткнулась головой ему в грудь и зарыдала.
Морозов покосился на закрытую дверь гримерной. В театре им почти никогда не удавалось оставаться вдвоем. Мария Федоровна всегда была окружена актерами, друзьями, восторженными поклонниками. На людях, во избежание разговоров, они, по-прежнему, называли друг друга на «вы». Хотя, что проку? Сплетни и слухи хороводом кружили вокруг.
— Машенька — шепнул Савва, гладя ее по голове. — Да что с тобой?
— Ты слышал? — Андреева всхлипнула, хватая ртом воздух. — Арестовали… всю массовую сходку… в здании университета Там были все… мои друзья, и Дима… Лукьянов… — Она снова зарыдала.
Савва нахмурился. Лукьянов был ему неприятен. Он него всегда исходил странный запах… плесени, что ли, и Савва старался, встречаясь с «бывшим репетитором» у Марии Федоровны, садиться от него подальше. Брезгливость, да-да, именно брезгливость вызывал у Саввы вид этого человека. Но Маша почему-то так дорожила отношениями с ним. А, может этот сутулый все-таки… Савва втянул аромат Машиных волос, будто принюхиваясь и выискивая чужой запах. Нет… Не может быть…
Андреева высвободилась из его рук, с трудом передвигая ноги, отошла к гримерному столику, налила трясущимися руками стакан воды и принялась жадно пить, расплескивая воду себе на подбородок и грудь. [14]
14
Душевное состояние М. Андреевой, вызванное этими арестами, было настолько тяжелым, что она с трудом играла в спектаклях. По этому поводу произошел известный обмен письмами между ней и К. С. Станиславским. Как рассказывал племянник Андреевой, чтобы замаскировать истинную подоплеку переживаний, М. Андреева в своем письме подчеркивала их исключительно личный характер.
— Что нужно, Маша? Я постараюсь помочь. Успокойся только — проговорил Савва хмуро, подходя к ней сзади и придерживая за плечи.
— Савва… — жалобно начала было говорить Мария Федоровна, глядя на его отражение в зеркале, но, услышав как скрипнула, а затем и приоткрылась дверь гримерной, отстранилась и, быстро подойдя к двери, выглянула наружу.
— Сквозняк, — ответила она на молчаливый вопрос Морозова. — Понимаешь, Савва, им грозят репрессии, тюрьма, ссылка в Сибирь, отдание в солдаты, — взяв себя в руки, тихо продолжила она. — Ты можешь пойти к Трепову? Желябужский мне уже обещал, но, боюсь, его авторитета будет недостаточно.