Дикари
Шрифт:
– Конечно, я могу его понять, – с иронией заметил префект ночных стражей. – Но нужно, чтобы ты облегчил мою задачу, ведь мое время мне не принадлежит. Это общественная собственность!
– В чем я не очень уверен, – возразил бывший консул. – Боюсь, что большую часть времени ты посвящаешь своим собственным интересам... Однако я сделаю вид, что верю тебе на слово, а ты потерпишь, пока я не скажу свою последнюю речь и не последую за тобой!..
– Если это будет недолго, то я согласен.
– Я буду краток. Я хочу
– Не зная, кем ты являешься, конечно, – пошутил губастый префект.
– Совершенно точно! Ты предугадываешь мои мысли, Кассий!
– Здесь нет моей заслуги...
– Мои друзья! – обратился Изгнанник к окружающим. – Выслушайте меня в последний раз...
Тут он сделал знак одному из рабов, сидевшему перед кратерами и кубками. Тот, взяв в руки стоявший в стороне от других массивный серебряный изукрашенный кубок, обошел стол и отдал его прямо в руки оратору.
– Спасибо, мой мальчик! Никто не забудет, какую службу ты оказал мне одним простым жестом, подав мне вино. Мои друзья, – продолжил он громким голосом, – благодарю, что вы все пришли и выслушали мой рассказ о том, как я обманул Суллу, не столько тем, что не назвал ему своего настоящего имени, сколько тем, что не сказал ему о том, кем я был раньше...
Послышались отдельные смешки тех, которые сомневались в том, что оратор говорит правду, но они были добродушными и говорили о симпатии к говорившему.
– Я поступил так потому, что я люблю этот единственный в мире Город больше всего на свете... И, становясь на сторону наследника Менезия, который, увидев, как попираются права, захотел отомстить за убитого прямо здесь патриция, я оказался в самом сердце римских дел и стал бороться за справедливость. Когда любишь Рим, не жаль и умереть за него. Когда веришь в дружбу, то борешься за нее! Я слишком любил Рим, у меня было мало времени, чтобы любить Суллу, но думаю, что и Рим, и он простят мне это. Я прошу вас выпить вместе со мной за них обоих: за друга, поддерживавшего меня в тяжелые дни, и за несравненный Город!
Поверженный консул приблизил кубок ко рту, когда все остальные только собирались выпить вместе с ним.
Он омочил в нем свои губы.
– Горько, – пробормотал он самому себе. – Горько покидать то, что любишь...
Потом он выпил все содержимое кубка, большими глотками. Некоторые уже начали пить, другие задержались. Потому что начали понимать, что происходит у них на глазах. Установилась полная тишина.
Консул отдал пустой кубок в руки раба, который только что ему его принес, и зашатался, как будто у него вдруг закружилась голова. Гонорий и Сулла поспешили поддержать его.
Он наклонился вперед, издав хриплый стон. Рабы поспешили притащить скамейку. Сулла и Гонорий помогли ему сесть, но Изгнанник сразу согнулся пополам, держась руками за
– Спасибо, мои друзья, спасибо! Цикута горька, как жизнь, – произнес он, с огромным трудом заглушая свои стоны. – И только дружба смягчает ее... – добавил он в своем последнем вздохе.
Его глаза закатились, и друзья положили его на скамейку.
Часть третья
Когда Металла любит
Глава 25
В прихожей у Цезаря
– Вот и ты, наконец! – воскликнул Тит при виде сестры, входящей в императорские покои, сильно накрашенной и задрапированной в шелк портным, который искусно прятал полноту и дефекты ее фигуры в мягких складках ткани.
Император Рима, ее брат, лежал на низком кресле, которое каждое утро приносили ему в комнату, чтобы вымыть и надушить его волосы.
– Никто об этом ничего не знает, Цезарь! Утром она уехала из дома в носилках со своим маленьким рабом, не сказав, куда направляется. Это все, что мне известно.
– Это невероятно, – пробормотал Тит с гримасой, исказившей его красивый рот.
Лицом он, по счастливой случайности, больше походил на свою мать Флавию Домициллу, чем на отца Веспасиана, черты лица которого, как заметил один насмешник, были постоянно искажены усталостью от жизни в седле.
– Давно я не видел такой красивой женщины, – продолжил Цезарь, – и вдруг, накануне того, как она должна разделить со мной ложе, она сбегает. Это необъяснимо и оскорбительно...
– Я согласна с тобой, – сказала Домитилла, – и я просто не понимаю, в чем тут дело...
– А Кассий Лонгин? Разве у него недостаточно ночных стражей и доносчиков в этом городе? Что известно ему?
– Насколько я знаю, не больше, чем мне. Он что, смеется над нами? У него есть хотя бы версия или подозрение?
– Да. Конечно. Он подозревает галла Суллу, наследника Менезия, который, как он говорит, влюблен в красавицу.
– Галла? – удивился Цезарь. – В чем он его обвиняет?
– Во всем. В том, что он упрятал ее под замок или убил. Он конечно же преувеличивает. Возможно, тебе известно, что я сама недавно узнала, – Кассий принадлежит к клану Лацертия и старается, естественно, очернить галла, который бросил Лепида прямо под ноги его другу, направлявшегося к трибунату...
– А ты что об этом думаешь?
– Я полагаю, что Манчиния слишком умна для того, чтобы подчиниться этому галлу, даже если он ей нравится и они вместе спят. И хочу добавить, что тот, кого называют Суллой, является идеалом истинного солдата, преданного Риму, его знаменам, императору и так далее, и что он, соответственно, не будет пытаться оспаривать у тебя эту девушку, на которую у него нет никаких прав. К тому же, если я хорошо поняла, у него и так полно забот с тех пор, как он унаследовал состояние Менезия.