Дикая принцесса

Джеймс М. Р.

Когда рана наконец зашита - длинная темная линия под ребрами и над бедренной костью, я смазываю ее мазью с антибиотиком и начинаю забинтовывать закрытую рану марлей и лентой, пока она не будет полностью закрыта.

После этого остается только впихнуть ему антибиотики и надеяться, что они не просрочены и не нанесут вреда больше, чем помогут.

Я недооценила, насколько сложно заставить человека, который в основном потерял сознание, глотать. После нескольких неудачных попыток мне удается втолкать две таблетки, не дав ему подавиться, и влить несколько глотков воды, прежде чем он снова полностью теряет сознание, обмякнув на кровати. Я маневрирую как могу, пытаясь убедиться, что ему будет удобно, если он очнется, а затем смотрю на бутылку с отбеливателем, все еще стоящую на комоде.

Теперь мне нужно убрать улики.

Я складываю все медицинские принадлежности обратно в сумку, оставляя их там, а салфетки и отбеливатель уношу на парковку. Прежде чем выйти из комнаты, я оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что за мной никто не наблюдает, но на данный момент я настолько измотана, что мне уже все равно. Все, чего я хочу, это покончить с этим днем.

Я вытираю машину так тщательно, как только могу, оттираю все следы крови с сидений и вытираю все, к чему, как мне кажется, я могла прикоснуться. Я очень сомневаюсь, что это тщательная работа, даже после того, как я неуклюже проехала на ней по улице и оставила ее за другим зданием, еще раз вытерев руль и рычаг переключения передач, прежде чем захлопнуть дверь и уйти.

Я сделала все, что могла.

Я не могу заставить себя пойти в душ, но я не хочу спать, когда вокруг меня кровь и грязь. Ноги болят так сильно, когда я выхожу из туфель, что на глаза наворачиваются слезы, особенно когда все еще исцарапанные и покрытые синяками подошвы касаются холодного кафельного пола. Я вдыхаю, снимаю платье и оставляю его в куче на полу, а сама ковыляю в душ и включаю горячую воду.

Завтра мне нужно будет найти одежду. Еду. Все то, чем занимался Левин, пока я жила в мотелях. Мне придется как-то поддерживать нашу жизнь, пока ему не станет лучше.

Ему должно стать лучше.

Стоя под горячей водой, я только и могу, что бороться с паникой. Как бы я ни устала, она подкрадывается все сильнее, и я обхватываю себя руками за талию, пальцы нащупывают гребень шрама от авиакатастрофы.

Теперь у нас одинаковые шрамы. Твой и мой - одинаковые.

Я чувствую полудрему, прижимаясь лбом к прохладному кафелю, слишком измученная, чтобы просто позволить воде стекать по мне. Даже душ не приносит облегчения, потому что заставляет меня думать о Левине, о его руках, скользящих по моей влажной коже, о капельках воды, попавших между нашими ртами, о том, как он прижал меня к стене и провел губами по моему телу. То, что я почувствовала, когда он отпустил меня и трахнул так, как я хотела. Все, что я чувствовала с ним.

Я не могу потерять его вот так.

Выйдя из душа, я не стала снова одеваться. Там есть одно чистое полотенце, и я вытираюсь им, оборачивая его вокруг себя, пока иду обратно в спальню и на единственную кровать, где Левин лежит там, где я его оставила. Места для меня не так много. Но я все равно заползаю рядом с ним, укрываюсь, как и он, все еще завернутая в полотенце, ложусь на бок и смотрю на его лицо в тусклом свете, проникающем через щель в шторах.

Он легко дышит. Я провожу рукой по его лицу, чувствуя, как щетина скребется о мою ладонь, и прошу его вернуться к жизни. Чтобы он прошел через это. Не то чтобы я думала, что не смогу сделать это одна, если придется.

Я просто не хочу ничего делать без него.

20

ЛЕВИН

Я понятия не имею, что реально, а что нет.

Я помню машину. Это последнее, что я помню: Елену с пистолетом в руках, звук выстрела, как она вскарабкивается на водительское сиденье. Я помню, как в оцепенении подумал, что у меня, должно быть, галлюцинации, что даже она, такая сильная, какой она себя показала, не смогла бы этого сделать. Но потом она переехала его и села за руль, я даже представить себе не мог такого.

Я был уверен, что умру. Боль была не самым страшным, не совсем. В моей жизни было много боли. Я чувствовал, как кровь вытекает из меня, как жизнь уходит по капле, и я думал о Лидии, привалившись к сиденью, когда ткань моей рубашки прилипала к ней, пропитываясь кровью. Я думал о ней, истекающей кровью на кровати в нашем доме, о той сцене, к которой я вернулся все эти годы назад.

Тогда я подвел ее. А теперь я подвел Елену.

Она хотела отвезти меня в больницу, но я знал, что лучше этого не делать. В больнице не место для такого человека, как я, там все закончится наручниками и бразильской тюремной камерой, и лишь слабой надеждой на то, что Виктор действительно сможет что-то сделать. Может быть, если бы меня экстрадировали, но я знаю, как все это происходит. Если в дело вмешается закон, ничего хорошего для меня не случится.

Слава богу, она послушалась.

Я слышал ее голос, когда проваливался в сознание, говорящий, что со мной все будет в порядке. Что я выкарабкаюсь. Что она обо всем позаботится. Даже сейчас, находясь на сероватой грани сна или настоящего забвения, не могу сказать, чего именно, я не могу поверить, что она привезла меня в номер мотеля. Что она каким-то образом зашла так далеко.

Я не уверен, что это реально.

Боль заставляла меня думать, что это реально. Жжение от спирта в ране, укол иглы, когда она зашивала меня. Меня не покидала ирония, что мне пришлось проделать то же самое с ней на пляже после авиакатастрофы, хотя она совсем не приходила в сознание после этого. Однако каждый раз, когда мне казалось, что я теряю сознание, боль возвращала меня обратно.

Я хотел сказать ей, что все в порядке. Что я знаю, что она не хотела причинить мне боль. Что если бы я мог проснуться и сделать это сам, я бы сделал это. Но я не мог подобрать слова. Они были на кончике моего языка, но губы не двигались. У меня не было сил.

Я не представляю, сколько времени прошло.

Сначала холод, потом жар. Когда я чувствую дрожь, пробирающий до костей озноб, я понимаю, что мои шансы выкарабкаться из этого гораздо меньше, чем раньше. Я никогда не знаю, как долго я буду в отключке. Иногда, когда я открываю глаза, мне кажется, что я вижу там Лидию, ее светлые волосы падают на лицо, ее губы прижимаются к моему лбу, когда она гладит меня по щеке и говорит мне: "Еще не время, прости, любимый, но не время".

Я не понимаю, что она имеет в виду.

В другое время я понимаю, что это Елена, ее темные волосы стянуты на голове, ее лицо печально, когда она обрабатывает мою рану, запихивает таблетки в мое горло и заботится обо мне всеми возможными способами. И в эти моменты, когда я вижу ее и жажду ее прикосновений, когда я хочу, чтобы она осталась рядом со мной и никогда не уходила, я чувствую ужасный груз вины за то, как сильно я этого хочу.

Прошло столько времени с тех пор, как кто-то заботился обо мне. До нее я не чувствовал огромного, бесконечного одиночества, которое невозможно исправить, алкоголем или сексом, я выбрасывал все в зияющую яму. Я пытался бороться с этим, все то время, что я был с Еленой. Но теперь все мои защитные механизмы разрушены, и все, что я чувствую, это потребность в ней. Эта боль хуже, чем боль в боку, хуже, чем боль от лихорадки, хуже, чем все, что я когда-либо мог физически ощутить. С каждым мгновением, когда она остается рядом со мной, с каждым ее прикосновением я понимаю, как долго одинок я был.