Дикий хмель

Авдеенко Юрий Николаевич

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

 1

По воскресеньям хорошая погода — большая редкость. Может, мне только кажется. Но я убеждена в этом чуть ли не до суеверия и ни свет ни заря смотрю в окно: вот облачко, вот голубая полоса, вот туча, похожая на крокодила. На маленького крокодила. Она не страшная, плывет себе тихо. Пусть плывет...

Буров вчера не поехал «писать вещь». Сладко посапывает на кровати. Мне хорошо. Одолевают хозяйственные страсти. Хочется убрать

в комнате, и протереть окна, и приготовить завтрак. Но сделать все так, чтобы не разбудить мужа. Пусть спит, пусть знает, какая у него славная, заботливая жена.

Накидываю халат поверх ночной рубашки. Она длинная и на ладонь выглядывает из-под полы. Не страшно. Соседи еще не проснулись. И можно спокойно пройти коридором, взять совок, швабру, поставить на газ чайник.

Дверь открываю старательно. Вначале приподнимаю за ручку, потом дружески толкаю вперед — сантиметров на двадцать, — затем резко опускаю. И тогда она плывет без звука, плавно, как лодка на спокойной воде.

В коридор выхожу с ощущением свободы: оно во мне и на мне. Хочется петь, смеяться. Но сейчас это невозможно. Смеяться и петь буду тогда, когда мне с Буровым дадут квартиру. Отдельную, отдельную, отдельную!!!

За кухонным окном квадрат голубого неба и облезшая стена такого же двухэтажного барака каркасно-засыпного типа, как и наш. Он тоже пойдет на снос. Там тоже ждут, считают, как говорится, дни...

Сания смотрит на меня с неприязнью. Вдруг и она встала пораньше лишь для того, чтобы повозиться на кухне одной.

— Доброе утро, — приуныв, говорю я.

— Свет надо выключать, — отвечает она и громко ставит на плиту сковородку.

— Где? — спрашиваю я, опешив. И чувствую, что взгляд у меня виноватый, и лицо виноватое, и вся я от головы до пяток виноватая перед этой женщиной лишь только потому, что у нас общая кухня.

— В сортире, — злится соседка. — Плати потом за вас по счетчику.

— Мы этой ночью не выходили, — совсем уж глупо поясняю я.

— Вы никогда не выходите.

Разве это я еще полминуты назад была радостной? Разве это мне хотелось петь и смеяться? Трясусь от злости. И руки у меня белые, и пальцы словно отмерзли.

— Ах так?! — кричу не своим голосом. — Ах так?! Я теперь никогда выключать свет не буду!

Щелкаю выключателем на кухне, в коридоре, в сортире тоже.

Сания перепугалась. Она сварливая, но пугливая особа. Шмыгнула в дверь, как мышь в нору, и нет ее.

Но и радости на душе больше нет, и ощущения свободы.

Дверь в комнату открываю без предосторожностей. Она крякает по-утиному. Буров ворчит:

— Нельзя ли потише?

— Вставать надо, — огрызаюсь я. — Только и спал бы, и спал...

— Старые морские волки уверяют, что от сна еще никто не умирал, — говорит он добродушно.

Но я не в силах ответить так же.

— Ты не волк, тем более не морской. Ссылаться на авторитеты скучно. Пора бы высказать что-нибудь свое.

— У

тебя на редкость занудливый характер, — говорит мой муж.

— В следующий раз женись поосторожнее, — отвечаю я.

И пошло...

Впрочем, в какой семье не спорят?

Может, и есть такие семьи, где нет ни штормов, ни ряби — как в безветренный день на прудах в Сокольниках, — где всегда безоблачно и ясно и атмосферное давление равно 760 миллиметрам ртутного столба. Может, и есть такие дисциплинированные супруги, которые никогда не портят друг другу настроение и не считают, что человеческие нервы сродни подошвам на микропорке.

Я никогда не видела таких людей. И представляю их созданиями хрупкими, словно хрустальные сосуды. С голосами межполыми и слащавыми, как у хора мальчиков.

«Доброе утро, дорогая. Как ты спала?»

«Доброе утро, дорогой. Я спала прекрасно. Надеюсь, ты тоже чувствуешь себя бодрым и свежим».

«О, конечно! Я сделал гимнастику, которую ежедневно транслируют по первой программе Всесоюзного радио, и теперь готов быть твоим покорным слугой».

В разговоре они употребляют фразы исключительно вежливые, пропитанные хорошим тоном, как салат сметаной.

«Спасибо, милый. Сейчас я приготовлю кофе».

«Нет, нет, любовь моя, кухня и ты несовместимы. Я приготовлю кофе сам. И мы будем пить его вместе».

«Из одной чашки».

«Непременно из одной».

Любовь да совет — так и горя нет. Коли у мужа с женою лад, так не надобен и клад.

Все верно!

А вот Буров говорит:

— Спор — это насос идей и мнений. Все великие идеи и учения рождались в спорах. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочитать две-три книги.

— Единственно грамотный человек на земле — это ты. Я же книг не читаю, не отличаю «а» от «б». Не учусь в институте, не сдаю экзаменов по философии и политэкономии.

— Марксизм-ленинизм, равно как и политэкономию, целесообразно изучать по первоисточникам, а не по философскому словарю и Большой Советской Энциклопедии.

Это намек. Незамаскированный. Однако я не тушуюсь:

— Открытие века, — говорю насмешливо и насвистываю какой-то примитивный шлягер.

— Я никогда не претендовал на открытия.

— В этом тебя никто не упрекает.

— Открытий более чем достаточно для одной жизни одного нормального человека.

— Ты противоречишь сам себе.

— Противоречие — широко распространенное качество характера. Оно свойственно и мне и тебе.

— Мне — нет.

— Ты стремишься только вперед. А я время от времени оглядываюсь назад. Все не могут открывать новое, кто-то должен попомнить и о старом. Не случайно говорят, новое — это хорошо забытое старое.

— О старом пусть помнят историки и работники архивов.

Буров удручен, а может, и нет. Но запал, игривость покидают его. Он смотрит на меня озабоченно, как врач на тяжелобольного, говорит: