Динамит пахнет ладаном
Шрифт:
Чемодан был спрятан под кроватью. Где и лежал потом, тревожимый только тогда, когда Гаврюша протирал пол в своей комнате.
После смерти «Янека» Тихомиров подумал, что теперь-то уже никто не вспомнит о «последнем надежном адресе». И, преодолевая непонятный страх, открыл загадочный чемодан.
Как он и предполагал по изрядной тяжести, там оказались, в основном, бумаги. Списки. Адреса. Письма. Записные книжки. Пачки газет, набранных почему-то только с одной стороны.
Он не стал их читать. Отвращение оказалось сильнее, чем любопытство. Он растопил голландскую печь и, развязывая пачку за пачкой, сжег все бумаги. Он бросал вслед за последним листком обрывки упаковки и обрезки шпагата, и брался за новую пачку. Так он дошел до самого дна чемодана, где лежало нечто, завернутое в холст. Сердце его дрогнуло, когда он
Гаврюша так и не решился пустить деньги в печку. Через несколько дней он со всеми предосторожностями потратил первый рубль — просто для проверки. Сошло. И с десяткой сошло. Через месяц Тихомиров исчез из Петербурга, оставив сестре короткую записку: «Мне надо по-новому осмыслить жизнь. Не ищи меня и не осуждай. Вечно твой брат».
Он уехал в Англию, чтобы выучиться на инженера. Но вместо этого стал изучать философию и историю искусств. Изучение архитектуры и живописи требовало постоянных разъездов по Европе, и Тихомиров не отказывал себе в этом удовольствии. Денег хватило на год. Еще год он провел в Париже, прибившись к группе соотечественников, таких же неудачливых студентов. Они часто посещали русский анархический кружок. Не столько из любви к анархизму, сколько из-за того, что там можно было бесплатно напиться чаю с сахаром и наесться хлеба. Однажды среди них появился прилично одетый господин, говоривший по-русски с заметным прибалтийским акцентом. Тихомиров узнал его сразу. И понял, что это узнавание было обоюдным. Торопливо уходя, он замешкался в дверях, и прибалтиец нагнал его на улице. Он взял Тихомирова под локоть. Гаврюша похолодел: вот она, смертушка! Вот когда ему придется расплатиться за тот чемодан…
Но прилично одетый господин сказал:
«Итак, вы остались на легальном положении. У вас надежный паспорт?»
«Да», — отвечал Гаврюша, не понимая, как может паспорт быть ненадежным. Тогда он еще не знал, как много разных паспортов ему придется предъявлять в будущем.
«Вы готовы завтра же отправиться в Женеву?»
«Разве что пешком». Самообладание быстро вернулось к Тихомирову, и он шутливо похлопал себя по карманам.
«Зачем же пешком! Мы снабдим вас по высшему разряду! Где вы изволили остановиться?»
Последние несколько ночей Тихомиров изволил останавливаться под мостами, благо, ночи стояли исключительно теплые. Он задумался над ответом. Но отвечать и не потребовалось. Видимо, осознав бестактность вопроса, прибалтиец продолжил:
«Впрочем, едемте сейчас ко мне в отель. Вас придется переодеть и вообще приготовить к поездке. В Женеве проведёте три дня, оттуда вас отправят в Турин. Затем Рим, Неаполь, Генуя, а оттуда вернетесь в Париж. Как вам такое турне? Вам ведь знакомы эти места? Вы говорите по-итальянски?»
«Немного».
«Я не сомневался. Художник не может не говорить по-итальянски. Ведь вы — художник-с?»
«Отчасти».
«Удобное прикрытие, не находите ли? Любые перемещения вы можете объяснить поисками натуры для картины. А неосторожные высказывания всегда можно списать на эксцентричность характера. Богема-с! Да-да, Тихомиров, отныне вы — свободный художник. Для курьера и не найти более надежного прикрытия!»
Так он стал курьером. Сначала перевозил письма. Затем — деньги. Иногда передавал распоряжения какого-то «центра». Примерно через полгода стал участвовать в заседаниях разнообразных групп и кружков — русских, итальянских, французских, а однажды даже побывал среди мрачных турок. Заседания эти он посещал на правах гостя «с совещательным голосом». Выступлений от него не требовалось, его мнения никто не спрашивал, надо было всего лишь поприсутствовать и унести с собой протокол заседания. Однажды, случайно заглянув в такой протокол, Гаврюша с изумлением узнал, что он не просто курьер, а представитель центра, и даже больше того — уполномоченный представитель.
Прибалтиец же, Август Иванович, оказался адвокатом из Риги. Чуть позже он объяснил, что является таким же «уполномоченным представителем», как и Тихомиров. Деньги и инструкции, которые он передавал Гаврюше, приходили к нему от другого уполномоченного представителя. По крайней мере, таким было его объяснение. Обмолвился он об этом только однажды, причем ведь Гаврюша ничего и не спрашивал. Они вообще ничего не спрашивали друг у друга. Тихомирову нравилась эта молчаливая солидарность заговорщиков. Вот только против кого был тот заговор, он не знал. И знать не хотел. Потому что неосторожный вопрос может все разрушить, как неосторожное движение ночью заставляет спящего проснуться. А Гаврюша так боялся, что все это окажется прекрасным сном! Приличная одежда, обеды в недорогих, но приличных ресторанах, поездки в приличных вагонах, встречи с приличными людьми. В перевозке денег не было ничего противозаконного, а инструкции были зашифрованы и выглядели как обычные письма. Когда же где-нибудь гремел очередной взрыв, Гаврюша не испытывал никаких угрызений совести — ведь он не снабжал всех этих чехов, сербов, турок и итальянцев динамитом. Они сами его производили. Или покупали. Или похищали со складов.
И бомбы бросал не он. А отпетые мерзавцы вроде Захара Гурского.
Конечно, разве этот хладнокровный убийца способен понять всю прелесть парижских закатов?
Тихомиров, отъезжая от часовни, еще раз оглянулся на нее и перекрестился:
— С Богом, Захарушка. Скорей бы покончить с этой канителью.
— До суда еще два дня, чего мы так рано едем-то? — проворчал Гурский.
— Пока осмотримся, пока всё приготовим. Ты же знаешь, важное дело нельзя исполнить впопыхах.
— Тоже мне, важное дело! — Гурский презрительно скривился. — Поручили бы мне, коли такое важное. Я бы исполнил без сучка, без задоринки. А к этим босякам у меня доверия нет. Были бы немцы, или англичане — я б не сомневался. А эти…
— Ну, батенька, уж какие есть, — невесело рассмеялся Тихомиров, и они поскакали вниз по холму, оставив часовню за спиной.
3. Курсистка
У Натаниэля Паттерсона были две главные страсти в жизни — шахматы и история кавалерии. Коренной техасец, Гражданскую войну он прошел под знаменами Джеба Стюарта, легендарного предводителя конницы Юга. Тогда Паттерсону было не до шахмат, как, впрочем, и не до истории. Прошло почти тридцать лет, и теперь маршал мог с гордостью заявить, что в историю кавалерии он внес свой скромный вклад, не только как исследователь, но и как участник исторических событий. Что с того, что ему тогда не было и семнадцати? Что с того, что он участвовал во всех рейдах, управляя лишь кухонным фургоном? Герои тоже нуждаются в пище, и гораздо сильнее, чем простые смертные. Зато после еды и доброго виски герои могут такое рассказать… Юный повар слушал их, затаив дыхание, но не теряя рассудительности. Об одном и том же боевом эпизоде он слышал несколько рассказов. Каждый рассказчик видел бой по-своему, и вносил что-то свое, и оставалось только исключить противоречия, чтобы получить точную и яркую картину.
Позже, когда война стала достоянием историков и литераторов, Паттерсон удивлялся, как сильно можно исказить самые простые события. Рейды Стюарта, нацеленные на разрушение коммуникаций противника, именовались «бандитскими налетами» и «грабительскими вылазками». А каждому рейду предшествовали тщательная разведка, анализ агентурных донесений и изучение местности — об этом нигде и не упоминалось.
— Знаешь, Пол, что я на днях прочитал? — сказал Паттерсон, передвигая ладью. — Кавалеристами Стюарта двигала не воинская дисциплина, а «бессильное отчаяние обреченных».
— Чему удивляться? — ответил Орлов, безжалостно снимая с доски черного слона, которого прозевал маршал. — Победа в войне достигается полным уничтожением противника. Обезоружить — не значит усмирить. Убить и закопать — не значит уничтожить. Уцелевших надо заставить служить новой власти. А убитых — вычеркнуть из книги, что зовется памятью. Залить черной краской целые страницы, если их не удается выдрать. Это — обычная практика победителей. Если бы в той войне выиграли вы, мир бы сейчас почти ничего не знал про генерала Гранта и его компанию.