Динка (ил. А.Ермолаева)
Шрифт:
О ком это? Может быть, о Софье Перовской? Алина трогает клавиши, и поющие звуки наполняют ее сердце глубокой грустью. Если бы Костя приехал и дал ей обещанное поручение, если бы ей удалось его выполнить, то она успокоилась бы, она бы написала отцу: «Папа,
— «Чудится мне, что в тюрьме за решеткою…» — тихонько напевает Алина знакомый мотив.
И хочется ей, так хочется что-нибудь сделать настоящее, нужное! Ведь Костя сказал: «важное и тайное поручение». Но Костя не едет. Дни идут… Алина молчит и ждет…
А мать тревожно говорит Кате:
— Как мог Костя так опрометчиво обещать? Хоть бы посоветовался со мной… Посмотри, что с ней делается, — она же замучилась от этого напрасного ожидания!
Но Катя сразу прекращает всякий разговор, если он касается Кости. У Кати свои дела, свое наболевшее сердце, она тоже ждет, но она ждет иначе… Ей хочется бежать, когда хлопает калитка, скрыться, спрятать голову под подушку и ни с кем не разговаривать. А сестра, ничего не зная, уже несколько раз спрашивала, не забыла ли она ответить Виктору.
«Нет, не забыла», — коротко отвечала Катя и торопилась куда-нибудь уйти от вопросительного взгляда сестры. У каждого человека свои дела, но все-таки… Разве возможно укрыться от взгляда близкого человека?
«Катя, ты прямо сама не своя последние дни. Я начинаю очень беспокоиться. Скажи мне: может, ты поссорилась с Костей и потому он не едет?» — тревожно спрашивала старшая сестра.
«Да что за глупости! Вечно ты сама себе придумываешь всякие беспокойства! Я совсем не ссорилась с Костей…» — неизменно отвечала Катя.
Но старшая сестра не успокаивалась. Она написала Олегу:
«Приезжай. Я не могу понять, что творится с нашей Катюшкой…»
А у Лины тоже невесело на душе. Если Малайка не приезжает в воскресенье, то всю неделю у Лины валится из рук то тарелка, то стакан, то опять стакан, то опять тарелка… И хотя он «нехристь» и «бригая голова», но мало ли что может с ним случиться? По городу и лошади полощут копытами мостовую, и конка дребезжит. И лошади и конка не больно-то разбирают, кого давить, они и на Малайку наскочут, коль зазевается.
«Засиделись мы с Катей в девках, уж обеим за двадцать перевалило, вот и таем, как две свечечки», — шумно вздыхает Лина, разглядывая в «зеркило» свои толстые румяные щеки и могучие плечи.
У каждого человека свои дела… Мышка готовится к приходу Гоги. Она уже извлекла с чердака маминого «медицинского человека» и пересчитала ему все ребра, все печенки, селезенки и берцовые кости… Теперь уж не Гога, а она сама задаст ему вопрос, как устроен человек. Пусть только попробует не ответить! Тогда она скажет.
«Но ведь это еж необходимо знать каждому образованному субъекту… или типу. Нет, «типу», кажетсяя, нельзя сказать, и «субъекту» плохо… Джентльмену? Вот-вот! Я скажу: каждому образованному джентльмену!» — веселится Мышка, заранее торжествуя свою победу над всезнайкой Гогой.
Дедушка Никич тоже не унывает, дела у него идут на радость и удивление: ровно в десять, точно по звонку, все три учсницы спешат к нему на урок. И пожалуй, зря он их ругал: такие старательные девчонки!» И главное, Динка совсем перестала исчезать из дому рано утром; она чинно идет гулять часов в двенадцать пополудни, не раньше. Видно, поняла, осознала, прочувствовала все, что ей говорили взрослые, и исправилась. «Надо же когда-нибудь», — думает дедушка Никич.
Но у Динки свои дела… О них разговор особый.
А вот у матери, у Лининой милушки, не только свои дела — к ней, словно ручейки, сбегаются отголоски всех дел: и Кати, и Лины, и дедушки Никича, и Мышки, и Динки, и Алины. Они собираются в ее душе все вместе, но внимания к себе требует каждый порознь. Но ведь она — мать и хозяйка дома. А кроме того, она тот безотказный человек, в сердце которого всегда есть горячая готовность помочь своим товарищам. Недаром вечерами она о тем-то шепчется с Катей и, опаздывая после службы на свой обычный пароход, спокойно объясняет детям:
«Я сегодня задержалась с работой…» — и, встречая вопросительный взгляд сестры, незаметно кивает ей головой… Марина нужна не только дома.
Глава тридцать вторая
ДРУЖБА ДАЕТ И ТРЕБУЕТ
Динка действительно производила впечатление «взявшейся за ум». Она вставала вместе с сестрами, завтракала за общим столом и охотно шла на урок к Никичу.
— Подменили тебя, что ли? — ласково спрашивал Никич.
— Нет… я все такая же, — скромно отвечала Динка.
— Наша-то ветрогонка, гляди, какая усидчивая, — подмигивала Кате Лина.
«Тут что-то не так», — подозрительно думала тетка, но мысля ее не задерживались на поведении девочки.
— Динка ведет себя хорошо, — сообщала матери Алина. Мать ходила к Никичу посмотреть, что делает там каждая из ее девочек. Удивленный взгляд ее останавливался на Динкином сундучке.
— Зачем тебе он, Диночка? — спрашивала она. Динка, разговаривая с матерью, старательно избегала открытой лжи, она всегда держалась около правды.
— Я кому-нибудь подарю его, мамочка, — отвечала она.
— Может быть, она готовит его к Лининой свадьбе? — говорила сестре Марина.
— Да о свадьбе еще и речи не было, — пожимала плечами Катя.
— Ну, она слышит все эти разговоры про Малайку. Мышка после урока «выдавала» Динке книгу.
— На, почитай. Тут только в середине грустное немножко, но теперь ты уж не будешь так сердиться, — говорила она и, усаживаясь где-нибудь неподалеку, ежеминутно спрашивала: — Интересно?
— Угу! — отвечала Динка и быстро-быстро листала страницы.