Динка прощается с детством
Шрифт:
— Есть такая… — глухим баском откликается Жук. — Только там не лечат, а калечат.
— А ваш отец в тюрьме? — быстро спрашивает Ухо и, смутившись, косит глазом на Леню.
Мышка делает досадливое движение бровями. Ни к чему затеяла этот разговор Динка при чужих людях. И вообще, так хотелось поговорить наедине о болезни отца, о матери, которая обещает скоро приехать. Но Мышка не успевает даже опомниться, как Леня вдруг говорит:
— Да, наш отец в тюрьме. Он политический. Вы знаете, что это значит: политический? — спрашивает он притихших мальчишек.
— А чего же нам не знать? — с усмешкой отвечает Цыган. — У нас свой такой был…
— Был да сплыл, — подпирая грязной рукой щеку, добавляет раскосый. Помер…
— Помер? — невольно включается в разговор Мышка.
Цыган щурит глаза, и недобрые огоньки их проступают еще ярче сквозь сомкнутые черные ресницы.
— Не сам помер, замучили его… — резко говорит он, болтая в стакане ложкой. — Он в «Косом капонире» сидел. Знаете, может, тюрьма такая? Там все больше военные да политических сидят… — словно нехотя говорит Цыган.
— А кто ж он такой? — почти одновременно спрашивают Лепя и Мышка.
— Вам-то он кто? — уточняет вопрос сильно заинтересовавшаяся Динка.
— А кто он нам? Не родня, конечно… Человек, и все! — пожимает плечами Цыган.
Ему, видимо, не очень хочется говорить об этом, но более говорливый и живой Ухо сразу пускается в объяснение:
— Хороший человек, стоящий… А вообще он студент. Цыган его для Иоськи нанимал, чтобы, значит, учил он Иоську. Ну, так и познакомились. И теперь у его матери живем. Он помер, а мы живем, вроде за него. Мать-то одна осталась, — вскидывая одной рукой, бойко рассказывает Ухо.
— Ну хватит, разговорился… — останавливает его Цыган.
— Нет, подожди. А как фамилия его? — взволнованно спрашивает Леня.
Мышка вопросительно смотрит на сестру, но Динка недоумевающе пожимает плечами.
«Я ничего не знаю…» — молча отвечает она на вопросительный взгляд Мышки.
— Как его фамилия? — повторяет Леня, глядя на обоих товарищей.
Но Цыган толкает под столом Ухо носком ботинка и хмурится. Раскосые глаза мальчишки шмыгают в сторону, торчащие уши озаряются изнутри розовым светом, и за одним из них ярко выступает багровый рубец.
— Фамилие… я забыл, — смущенно почесывая пальцем короткий веснушчатый нос, говорит Ухо.
Цыган поднимает голову и обводит внимательным взглядом встревоженные лица. Неожиданная, почти ласковая усмешка трогает его губы.
— Фамилия тут ни при чем, а история это длинная… Но когда хочете, мы расскажем.
— Конечно, Жук, расскажи! — просит Динка и, вдруг бросив мельком взгляд на серьезное, сосредоточенное лицо Лени, вспоминает свою обиду.
«Подумаешь, сидит как ни в чем не бывало. А про то забыл…» — с гневом думает она. Но Леня поднимает глаза и встречается с ней взглядом. Интерес к рассказу мальчишек мгновенно сменяется в этом взгляде на какое-то новое для Динки грустное и виноватое выражение. Динка, вспыхнув, отворачивается, сердце ее бьется неровными толчками и в голосе звучат натянутые, фальшивые нотки:
— Ну, что же ты, Жук? Расскажи…
— Да он же рассказывает! Не мешай, Динка! — нетерпеливо останавливает ее Мышка.
— Ну вот, значит, наняли мы того студента, пускай он хоть Конрад будет… А Иоську мы одного никуда не пускали, вот как и сейчас. Ну, значит, стали ходить на уроки все вместе. С этого у нас и дружба пошла… — медленно говорит Цыган.
— Нет, самая дружба с обыска началась, — живо перебивает его Ухо. — Вот как сидим мы один раз за столом, Конрад с Иоськой задачки решает, а нам книжки дал. И вдруг как забегит в комнату бабка Ирина, его мать, значит…
— Да нет… Мы уж раньше, в окно увидели: стоят жандармы с дворником. Конрад сразу стемнел с лица, огляделся вокруг да и хвать из-под кровати чемоданчик. «Хлопцы, говорит, это ко мне с обыском». А тут уж стучат в дверь, и мать его вбегает. «Сыночек, говорит, сыночек…» А он стоит с этим чемоданчиком ни туда ни сюда. Ну, я зыркнул в окно, а они на втором этаже жили. Гляжу, водосточная труба почти что донизу. Я — толк Ухо в бок. А он у нас ловкий, как кошка.
— Я сразу глянул в окно, а Цыган мне глазами: «Лезь, Ухо!» Ну, я поплевал на руки и полез! А потом Цыган мне и чемоданчик бросил. И сам за мной вылез и ну бежать! Ох и бегли мы! А чемодан-то хоть маленький, но тяжелый, с книгами разными. Ну, все ж не споймали нас легавые! — весело посмеиваясь, сказал Ухо.
— А Конрада вашего арестовали все-таки? — спросил Леня.
— Нет… В тот раз не взяли его. Дома был… И чемоданчик свой он у нас оставил. «Пускай, говорит, до времени побудет». Его на заводе арестовали. У него там дружки между рабочими были, ну, они, конечно, все за революцию толковали, а один возьми да выдай… — сказал Ухо. — Мы его после пришили, шкуру. Ну да что ж, когда поздно уж было, — мрачно добавил Жук.
За столом все замолчали.
— Мы Конраду передачу носили… А раз пришли — всё… Нету его, помер… тихо сказал Ухо, и его скуластое лицо сморщилось.
— Не помер, а забили… — снова резко уточнил Жук. — Ну, да за нами не пропадет! Посчитаемся… — угрюмо добавил он со своей неприятной, хищной улыбкой.
«Этот посчитается…» — отводя от него глаза, подумала Мышка и, оглядев пустой стол, всплеснула руками.
— Ой, да что же я! Обещала пир горой, а ничего не поставила. Леня! Вот хлеб, порежь скорей!
Она побежала в комнату и вынесла оттуда завернутый в лопух большой кусок сала.
— Вот же сало! Леня привез! Большущий кусок! Ешьте вволю! Берите, мальчики! — весело говорила Мышка, нарезая розовое, просвечивающее насквозь сало аппетитными кусками. — Корочка мягкая-мягкая! Кто хочет с чесноком?
У Динки потекли слюнки, но она тут же одернула себя:
«Не буду есть сало. Он привез, а я не буду. Пусть знает, что мне теперь ничто не мило…»
Когда все с аппетитом принялись за еду. Мышка удивленно посмотрела на сестру:
— А ты почему не ешь?
— Меня тошнит, — делая брезгливое выражение, сказала Динка.
— Ну вот! Еще бы не тошнило! Хоть бы ты сказал ей, Леня! Ведь она с самого утра отправляется на подножный корм и ест всё, что попадется под руку. И щавель, и какую-то кашку, и заячий лук… Ну сколько ты этого луку сегодня съела?