Динка прощается с детством
Шрифт:
«Плохо мне, плохо мне, березонька, подруженька моя…»
Леня возвращается поздно. Из раскрытого окна Динки доносится до него тихая-тихая грустная песенка. Леня не может разобрать ее, но несколько слов лишают его последней надежды.
Нам с тобой, кудрявым, тонкоствольным, Ни в любви, ни в жизни не везет… Любят нас не те, кого мы любим, И любовь сторонкою идет…тихо-тихо поет Динка.
Холодное отчаяние охватывает Леню. Ему все ясно: Макака любит Андрея. Она поет об этом, может быть, сама не понимая. Но он, Леня, не станет у нее на дороге. Все кончено. Все, все кончено…
Леня останавливается в углу террасы убитый, уничтоженный собственной догадкой. Его тревожит и голос Динки — такой несвойственный ей тихий, грустный голос. На то, что Динка часто сочиняет сама себе какие-то песенки, он смотрит просто как на одну из ее причуд. И обычно это веселые, радостные песенки, бурно выражающие ее восторг. Она примешивает их часто даже к своему рассказу, как будто ей легче выразить что-то в песне.
Леня вспоминает, как прошлым летом, пробегав где-то с собаками, она, бурно жестикулируя и смеясь, болтала и пела:
Я бегу, за мной собаки. К нам навстречу лес бежит. Вдоль дорожки скачут маки И земля как лист дрожит… Не стоит ничто на месте, Ветер гонит облака, И несется с нами вместе За осокою река… И, хохоча, добавляла: Я с разбега оступилась, Сразу все остановилось. Встало небо надо мной, Лес качает головой… Только мой собачий друг С лаем бегает вокруг…Леня слушал ее и от души смеялся, а Мышка быстро-быстро записывала… А зачем? Разве можно записать все, что делает и болтает Макака? Но все это было так свойственно ей, так понятно… А сейчас?
Луна останавливается над самым домом, заливает белым светом крыльцо. Динка слышит шаги Лени. Она перестает петь, поспешно стирает следы слез и выходит на террасу. Ей хочется спросить, прямо спросить Леню: совсем ли он разлюбил свою Макаку? Ведь правда всегда лучше неизвестности. Но думать легче, чем сказать… И Динка молчит. Леня решается первый.
— Макака! — взволнованно шепчет он, грея ее холодные руки. — Прости меня, Макака… Я ничего не могу объяснить тебе, прости меня просто так, без объяснений…
— Я не сержусь… — тихо и покорно отвечает Динка. — Но скажи мне только одно… Ты сделал так со зла? — грустно спрашивает она, подняв к нему осунувшееся за день лицо.
— Со зла? — удивленно переспрашивает он и, не сводя с нее светлых глаз, отрицательно качает головой. — Нет, нет… Я не знаю сам… Только не со зла… И это никогда больше не повторится…
— Никогда? — в смятении повторяет Динка.
— Никогда, никогда, Макака… Только люби меня, как прежде… Я не требую от тебя никаких жертв, можешь ничего не говорить Андрею. Все это мальчишество. Ты должна быть свободна… А я уеду… Я уеду, Макака! А сейчас прости меня!
— Я не сержусь… — в отчаянии повторяет Динка, чувствуя, что случилось что-то непоправимое. — Я не сержусь, — повторяет она, робко заглядывая ему в глаза. — Только… возьми меня с собой, Лень! Я не могу жить без тебя.
Глава тридцать первая
САМОЕ ЛУЧШЕЕ УТРО В ЖИЗНИ…
Только у самых счастливых людей бывает такое утро, когда человек просыпается с ощущением глубокой необъяснимой радости. Ему кажется, что радость эта, как ночная роса, миллиардами блесток рассыпана на траве, на цветах, на лугу и на всей, на всей земле, где только ступит его нога! Сегодня такое утро наступает для Динки!
Она вскакивает, широко раскрывает дверь и, застегивая на ходу платье, вырывается на волю. А у крыльца ждет ее пробуждения Леня.
Может быть, он вовсе не ложился спать в эту ночь? Динка не задумывается над этим.
— Бежим! Бежим на луг! — говорит она, хватая его за руку и увлекая за собой.
Путаясь в густой траве, запыхавшиеся и счастливые, они мчатся, не разбирая тропинок, ветер свистит в их ушах, намокшее от росы платье липнет к коленкам, с шумом вылетают из-под ног вспугнутые птицы.
— Мы сейчас умоемся в роднике! — кричит на бегу Динка. «Умоемся… Умоемся…» — свистит в ушах ветер. Леня отвечает счастливым смехом. Он готов бежать за своей подружкой на край света! Они бросаются на траву около заросшей цветами кринички. В чистой, светлой воде щека к щеке отражаются их счастливые лица… Бьющий на дне ключ шевелит гладкую поверхность, и тесно прижатые друг к дружке головы смешно вытягиваются, меняют формы… Динка пригоршнями взбивает воду, обдавая себя и своего друга фонтаном брызг. С громким смехом умываются и брызгаются ранние гости на лугу. Студеные капли дрожат на их ресницах, блестят влажные, чисто промытые глаза, жарко разгораются щеки. Пепельные волосы Лени намокли, и Динка вдруг, как во сне, видит в нем того волжского мальчика Леньку, который спасал ее в волнах проплывающего мимо парохода.
— О Лень… — очарованно шепчет Динка. — Ты все тот же… Ты все тот же, каким был на Волге…
— И ты все та же, Макака… У тебя всё такие же синие глаза… В первый раз я увидел их на Утесе…
Они крепко обнимают друг друга.
— Пусть будет все, как было… И все, как есть… — улыбаясь, говорит Динка.
— И все, как будет… — взволнованно добавляет Леня.
— Нам никогда не будет лучше, чем сейчас! — усаживаясь на мокрую кочку, задумчиво говорит Динка.
— А ты забыла, что мы еще будем жить после революции? Мы будем жить, Макака, как боги! — горячо обещает Леня.
— О! — хохочет Динка. — Я не знаю, как живут боги, я не завидую их жизни! Я хочу жить с тобой и со всеми людьми! Я хочу, чтобы все были счастливы!
— Люди будут счастливы, — серьезно подтверждает Леня. — Конечно, не так, как мы с тобой! Я думаю, что так никто еще не был счастлив и никогда не будет!
— Конечно, Лень… Мы будем всегда вместе… Вместе жить и вместе делать что-нибудь хорошее. У нас будет маленький, маленький домик…
Динка мечтательно смотрит на луг, там между зелеными кочками важно расхаживают черногусы; утренний ветерок качает разноцветные головки цветов.