Динка прощается с детством
Шрифт:
— А мени все единственно, — сказал Ефим, останавливаясь у двери и скручивая козью ножку.
— Вы Ефим Бессмертный? — спросил сыщик.
— Он самый. Дозвольте закурить? — спросил Ефим, зажигая спичку.
Сыщик кивнул головой.
— Скажите, пожалуйста, Ефим, куда вас посылали в такую погоду?
— Да вот же по ихнего дядю… — припоминая слова выскочившей навстречу Динки, сказал Ефим. — Но погода действительно скаженна… Я ж казав: кто там поиде в таку грозу? Ни, поезжай да поезжай по нашего дядю.
— Послушайте! — подскочил сыщик. — Оставьте в покое этого «дядю»! Я спрашиваю: куда вы ездили?
— Это наконец возмутительно! — вмешалась Марина. — Он же совершенно точно сказал вам, что он ездил к поезду встречать моего брата, да еще я просила его что-нибудь купить! Так чего же вы хотите от человека?
Ефим развел руками.
— А что я зараз куплю? На базаре одна баба и та в город с мукой тащилась, так я только муки и купил! И вот сдача с ваших денег, пожалуйста! — как ни в чем не бывало пояснил Ефим, вытаскивая из кармана пригоршню монет и выкладывая их на стол.
Сыщик, теряя терпенье, захлопнул папку.
— Мы еще поговорим с вами, Бессмертный, без свидетелей! — пригрозил он.
— Это можно, — затягиваясь дымом, согласился Ефим.
На террасе прошлепали босые ноги, и Марьяна в подоткнутой юбке с кринкой молока в руках остановилась на пороге.
— Здравствуйте, — смущенно поздоровалась она, ставя на стол кринку с молоком. — А я бачу, гость приехал, ну, думаю, треба гостям молочка тепленького отнести!..
— Кто такая? — отрывисто спросил сыщик. — Откуда молоко? Где живешь?
— Да не лякайтесь вы, то моя жинка, зовут Марьяной, а хвамилия у нас с нею, известно, одинаковая! — усмехнулся Ефим.
— Ну что ж! Это очень хорошо. А скажи-ка, Марьяна, давно в твоей хате проживает солдат Ничипор? — прищурившись, спросил сыщик.
— Как это проживает? — поднял брови Ефим.
— Я спрашиваю не вас, а вашу жинку. Отвечайте, Марьяна! — прикрикнул сыщик.
Марьяна в замешательстве глядела на мужа.
— Это за якого ж солдата речь, Ефим? — нерешительно спросила она.
— А вот за того, что пропал. Ну конечно, они как полиция разыскивают человека, ну, значит, и спрашивают, не бачил ли его кто.
— Я спрашиваю: сколько времени этот солдат жил в вашей хате и где он сейчас?
Марьяна махнула рукой.
— Я за это дело ничего не знаю. В нашей хате он не был, и зараз его немае!
— Петров! — крикнул сыщик. — Останьтесь здесь! А ну-ка, Ефим, пройдем в вашу хату! Нет-нет, Марьяна нам не нужна, пусть посидит здесь!
— Ну, а я ж не хозяйка, может, вы захочете того солдата в курятнике искать, потому как там гнезда, где куры несутся, и опять же квочки с цыплятами. Нет уж, нехай и жинка идет! Вона сама свое хозяйство знает!
— Ну хорошо, хорошо! Пусть идет! Может, вдвоем вы будете сговорчивей!
— А конечно, что сговорчивей! Ведь так и в евангелии говорится, что муж и жена — одна сатана! — бубнил Ефим.
— В евангелии этого нет. И вы будьте поосторожней, Ефим Бессмертный: за решетку попасть мужику легко, а выбраться оттуда трудно, — запугивал сыщик, идя по аллее рядом с Ефимом и Марьяной.
Обыск продолжался часа три. Сыщик и Петров перерыли на хуторе все вещи, перелистали все книги. Сыщик придрался к старенькому глобусу, на котором всю обширную площадь, занимаемую Россией, Динка обвела красным карандашом.
— Зачем вы это сделали? — спросил сыщик.
— Из патриотических чувств, — ответила Динка.
Пришлось уехать ни с чем.
Проводив неожиданных «гостей», Арсеньевы молча сидели за столом в разгромленной комнате, среди сваленных на пол вещей и книг. Оживленная тем, что все кончилось благополучно, Марьяна, разливая по чашкам молоко, без умолку рассказывала, как сыщик лазил в ее скрыню и на сеновал искать солдата.
— А Ефим ще подначивал его: ищите, каже, ищите, бо пропал человек, як сгинул! Ой, смех!..
Но смеха не было, Арсеньевы сидели перед налитыми доверху чашками, не прикасаясь к еде. Ефим понимал их тяжелое состояние.
— А ну приберись маленько, Марьяна, — шепнул он жене и начал рассказывать, как боялся везти в лес солдата и приезжего железнодорожника и какие чудеса увидел он в старой корчме. Рассказывая, он то и дело повторял: — Достойные хлопцы, нема чего сказать! А этот черный — так что-то особенное! Я спрашиваю: «Как же зовут, тебя, хлопче? То ты прозываешься Цыган, то Жук, га?» А он так усмехнулся, да и каже: «Я — Жук, я теперь Жук!»
На этих словах Динка подняла голову и улыбнулась, а Марина недовольно сказала:
— Надо узнать его настоящее имя, зачем давать человеку какие-то клички!
Мышка молчала. Худенькое личико ее заострилось, с губ не сходило брезгливое выражение. Неожиданно во время рассказа Ефима она уронила голову на стол и разрыдалась.
— Я не могу тут жить, мама! Они опоганили наш хутор! Все, все здесь опоганили! Уедем в город, мама! — по-детски всхлипывая, повторяла она.
— Хорошо, Мышка! Мы уедем, уедем, успокойся! Надо только подумать, как переправить в город приезжего товарища и солдата, — утешала ее мать.
— А чего там думать! У них место хорошее, пускай день-два посидят, а там я их через Пущу-Водицу отвезу в город! Вот и все дела! А плакать, Анджилка, из-за кажного поганого человека тоже нельзя, голубка моя! Мало ли их на свете? А ты так понимай: поганых двое, а хороших втрое! Вот тебе и вся арифметика! — уговаривал Ефим, как всегда путая имя Мышки и называя ее то Анджилкой, то Анжелинкой.
Прощаясь, он строго посмотрел на свою Марьяну и поднял вверх корявый палец:
— А ты, жинка моя Марьяна, помни: где что увидела, услышала у нас в доме або я говорил — молчи! Завсегда и везде молчи, як в рот воды набрала! И что я про корчму рассказывал, и какой красавчик Иоська, и кто в лесу на скрипке играет — молчи!