Динка прощается с детством
Шрифт:
— За вами следят… Идите к будке, там моя лошадь… она знает дорогу… Скачите налево… — И, видя, что темные очки с сомнением меряют ее тонкую фигурку, она тихо добавила: — Я Арсеньева… и, отвернувшись, еще раз весело помахала исчезающим вдали последним вагонам.
Когда она оглянулась, железнодорожника уже не было на перроне: скрываясь за приезжими, он быстро шел к будке.
«Скорей… Скорей…» — мысленно подгоняла его Динка. По сердце ее вдруг екнуло и упало… В нескольких шагах от железнодорожника, небрежно помахивая пледом, шел тот самый «дачник». Сзади мягкой, кошачьей походкой, придерживая рукой большую, бьющую его по ногам шашку, следовал Петров. Динка бросилась вперед…
— Дядечка! — отчаянно и весело вскрикнула она, обхватывая обеими руками чесучовый костюм «дачника». — Здравствуйте, дядечка!
«Дачник» испуганно подпрыгнул и оглянулся.
— В чем дело? — растерянно пробормотал он, силясь оторвать от себя девочку.
Но она смотрела на него сияющими глазами и, крепко вцепившись в полы чесучового сюртука, весело повторяла:
— Вы не узнали меня, дядя Мотя? А я вас узнала! Я сразу узнала! А вон моя мама! — Она со смехом тащила его назад и, путаясь в словах, радостно восклицала: — Здравствуйте, здравствуйте, тетя Мотя! Пойдемте к моей маме!..
Удивленная публика, обходя их стороной, добродушно посмеивалась.
— Тетя Мотя! Дядя Мотя! — путаясь, выкрикивала Динка, не давая «дачнику» оглянуться и бросая быстрые взгляды на будку, за которой исчезла фигура железнодорожника.
— Тетя Мотя! Дядечка!..
— Петров! — отчаянно заорал шпик, сжимая, как клещами, тонкие руки девочки. — Уберите от меня эту сумасшедшую!
— Позвольте, позвольте, барышня… — затоптался возле них подбежавший Петров.
Но до слуха Динки уже донесся знакомый ритм галопа.
— Я обозналась… — жалобно сказала она, освобождая свои онемевшие руки и поднося их ко рту. На распухших запястьях в глубоко вдавленных ямках темнели синяки. — Я обозналась…
Но ее никто не слушал.
Сбежав вниз по тропинке, Петров и шпик уже стояли на проезжей дороге, беспокойно рыская глазами по сторонам.
Динка подула на руки и, сморгнув выступившие на глаза слезы, не торопясь пошла к буфету, но Петров, запыхавшись, догнал ее.
— Одну минуточку, барышня… Получилось маленькое недоразуменье-с… вкрадчиво сказал он. — Вот вы сейчас около поезда беседовали с одним человеком… Приезжим, так сказать…
— Я ни с кем не беседовала, — прервала его Динка.
Шпик, поднимаясь по тропинке, подозрительно прислушивался к ее словам, видимо не решаясь подойти ближе.
— Беседовали-с… вот здесь, около поезда, — настойчиво повторил Петров. Может, конечно, это был ваш знакомый или родственник, а иначе неудобно такой приличной барышне беседовать с посторонними людьми…
Он склонил голову набок и выжидающе смотрел на девочку.
Динка наморщила лоб.
— Какой-то человек спрашивал, где Рубижовка… Ну, я и сказала ему… припомнила она.
— Вот-вот… Значит, Рубижовка… — оглядываясь на своего партнера, заторопился Петров. — А что он еще спрашивал?
— Больше ничего.
Динка решительно направилась к буфету.
— Петров! Не теряйте времени! Бричку! — раздраженно крикнул шпик.
— Сию секунду!
Оба побежали к выходу.
Через минуту бричка, громыхая колесами, отъезжала от станции. Подпрыгивая на ухабах, она мчалась в противоположную сторону от хутора…
Когда спины седоков исчезли за поворотом, Динка пошла домой. Она шла не спеша и часто оглядываясь по сторонам. Над дачным поселком уже сгущались сумерки. Где-то далеко, словно на самом краю неба, прокатился рокочущий гром. В душном воздухе стояла гнетущая тишина. Дачники торопливо закрывали окна. Внезапно наступила полная тьма… Динка сняла сандалии и, ощупывая босыми ногами проезжие колеи, осторожно вошла в лес… Гроза застала ее на полдороге. Яркая, колючая молния прорезала верхушки деревьев, налетевший порыв ветра с воем пронесся по кустам, близкий удар грома с силой расколол землю. За первыми каплями дождя хлынул освежающий ливень. Динка заткнула за пояс мокрые косы и, шлепая по лужам, побежала…
Лес рушился, все вокруг трещало и падало, молния колючей проволокой заплетала небо. Белая матроска девочки то исчезала в густой темноте, то светлым пятнышком мелькала между деревьями, бесшумно двигаясь к теплому огоньку хутора.
На аллее стояла встревоженная Мышка.
Динка схватила ее за руку.
— Где он?
— Здесь, здесь… И Прима… Бежим скорей!
Сестры бросились в дом.
Глава пятьдесят первая
ГЛАЗ ДРУГА ЗОРОК, УХО ЧУТКО…
Может быть, все это случилось бы иначе, если бы Динка видела, что из толпы людей, стоящих у перрона, за ней внимательно и тревожно наблюдают четыре глаза.
— Гляди, гляди… Это она… Горчица…
— Встречает когой-то, — шептал Ухо, дергая за полу товарища. — Вишь, трется около железнодорожника. Знакомый, что ли, какой?
— Не… Тут что-то другое. Вон отошла, а тот побег… Быстро пошел. А Петров за ним… — шныряя в толпе черными, как угольки, глазами, быстро определил положение Цыган.
— Ага! За дичью кинулись. А это кто, с одеялкой через руку? Гляди, перемигнулся с Петровым. Ишь гад, легавый! — топчась рядом, волновался Ухо. Эй, слышь! Тут что-то неспроста! Гляди на Горчицу, гляди! Куда это она полетела? Летит, как птица, и руки растопырила!
Мальчики осторожно продвинулись ближе. Со сходней до их слуха донесся веселый крик Динки: «Дядечка! Дядечка!..»
Черные глаза Цыгана сузились.
— Эй, стой! Какой же он ей дядечка? Послушаем, что дальше будет! Ишь ты! Тетя, дядя! Да она им дорогу загораживает! Ишь вцепилась в шпика!
— Стой, Цыган! Ведь они ее толкают, сволочи! Пошли, Цыган, пошли на выручку, что ли! — чуть не плача, тащил товарища Ухо.
— А я говорю, стой! Она знает, что делает! Она того, железнодорожника, спасает — понятно тебе? Мы ей все дело спортить можем!
— Вон отцепилась, руку трет. Да я этой сволочи всю морду разобью! Пошли, Цыган!
Цыган сверкнул на товарища глазами и больно сжал его локоть.
— А я говорю, ни с места! Вишь, потеряли они след, Петров за ней бежит, спрашивает чего-то! Вон она рукой на Рубижовку машет! Понятно тебе? У ней, брат, смекалка что хошь сработает! Ну куда бы мы тут вдрапались? Может, догнать ее, спросить иль не надо?