Дипломат
Шрифт:
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Вместо удовлетворенности Эссекс испытывал чувство полного разочарования: не для того он приехал в Москву, чтобы беседовать с Сушковым. Нет никакого смысла в переговорах с лицом, которое не уполномочено принимать решения, а Сушков ничего решать не может. Более того, Эссекс находил, что ведение переговоров со столь незначительным лицом роняет его дипломатическое достоинство. Он был близок к тому, чтобы отказаться от своей миссии и уехать в Лондон.
Разговор с Джоном Асквитом
– Не воображайте, что ваша нота достигла цели и заставила их действовать, – весело сказал Джон. – Русских нотами не проймешь. Мы слишком злоупотребляем этим методом, и он уже не производит впечатления. Я помню, в 1933 году американцы вручили русским ноту протеста по поводу каких-то действий, якобы угрожавших китайской границе. Знаете, что те ответили? Подняли янки насмех за то, что у них хватило нахальства обратиться с нотой к правительству, которого они в тот момент еще не признали. Русские так привыкли к обвинениям и угрозам в дипломатической форме, что вся эта ваша затея с нотой вообще глупость. А если вы рассчитывали их напугать, Гарольд, так это вдвойне глупость. С вами и разговаривают-то лишь из вежливости. И ни к чему это не приведет. Советую вам все бросить и ехать домой.
От Дрейка Эссекс тоже ничего утешительного не услышал. Передав все дело Сушкову, сказал Дрейк, Вышинский намеренно выказал им неуважение. Эссекс в запальчивости возразил, что ему все равно, Сушков или не Сушков, а он своего добьется. В конце концов, он может послать к Сушкову Мак-Грегора. Но Дрейк сказал, что это было бы ошибкой, и конфиденциально заметил, что Мак-Грегор только вредит делу, не говоря уже о том, что он влюблен в сотрудницу посольства Кэтрин Клайв. Последнее, впрочем, Эссекс обратил в шутку, преспокойно ответив: – А мы все в нее влюблены.
Тем не менее, Эссекс вдруг почувствовал, что все ему надоело – и миссия и все, что с ней связано, включая Мак-Грегора. Не то, чтобы он признал свое поражение. Это для Эссекса исключалось. Но он решил, что попросту утратил интерес к делу. В Москве его ничто больше не привлекало, разве только Кэтрин. И. дожидаясь прихода Кэтрин, он уселся писать письмо в Форейн оффис о том, что считает свое дальнейшее пребывание в России потерей времени и в начале будущей недели намерен возвратиться в Лондон.
В начале будущей недели – это как раз очень удобно: можно кстати захватить с собой Кэтрин Клайв. Кэтрин уже сделалась ему необходима. Немало женщин он отверг в своей жизни, но эта оказалась настолько выше других в его мнении, что он даже готов был поставить ее рядом со своей матерью, а привычные страхи – как бы не связать себя и прочее – попросту отгонял. Когда Кэтрин явилась, его еще сильнее потянуло к ней. Ее присутствие словно подстегивало его.
Она поглядела на гусиное перо в его руке и спросила: – Это что еще за гадость?
Эссекс повертел перо в пальцах: – Не люблю авторучек. Только гусиным пером пишешь по-настоящему, а не царапаешь кое-как бумагу.
– Вы просто оригинальничаете, – сказала она.
– Может быть, – добродушно согласился он, выключая свет и затворяя дверь кабинета. – Куда мы направляемся?
– Мы идем в один русский дом, – объявила Кэтрин.
– Вот как? – Он взял ее под руку. – Я вызвал машину.
– Никаких машин, – сказала она.- Мы идем пешком.
Эссекс не возражал, он даже был доволен. Ему хотелось поговорить с Кэтрин. Хотелось проверить что-то в самом себе. Хотелось представить себе точнее, какое место займет в его жизни Кэтрин Клайв, если они вместе вернутся в Лондон. Он как будто подошел уже к решению вопроса о том, может
Надевая внизу пальто, он вдруг увидел маячившую за Дверьми фигуру Мак-Грегора.
– Мак-Грегор тоже идет? – спросил он Кэтрин.
– Да. Я решила, что вам обоим полезно получить наглядный урок.
Мак-Грегор, со своей стороны, был, видимо, тоже неприятно поражен присутствием Эссекса.
Еще днем Кэтрин уговорила Мак-Грегора пойти с ней к ее русским знакомым. Польщенный ее ласковой настойчивость, он уже готов был позабыть о том случае, когда предпочла его обществу завтрак с Эссексом (обида, которая до сих пор не изгладилась). Но, увидя Эссекса в холле, он почувствовал, что его опять обманули. Она ни словом не обмолвилась о том, что Эссекс пойдет с ними, и Мак-Грегор не только рассердился на нее, но и от души огорчился. Теперь не удастся продолжить разговор, который у них завязался перед обедом, когда Кэтрин зашла предложить ему эту прогулку. Началось с того, что она стала расспрашивать об их беседе с Вышинским. Она уютно сидела перед камином в комнате Мак-Грегора, а он говорил ей о том, что наконец-то их миссия обретает реальную почву. Кэтрин слушала с сочувственным интересом, и Мак-Грегор, как всегда в таких случаях, разошелся вовсю.
– Что вы называете реальной почвой? – спросила она просто, без насмешки.
– Беседу с Сушковым, – не колеблясь ответил он. – С ним легко будет говорить, потому что это человек, который знает Иран. И если только Эссекс сумеет поставить иранскую проблему самостоятельно, вне зависимости от наших английских дел, можно надеяться, что спор будет разрешен.
Она улыбнулась, на этот раз чуть-чуть насмешливо.
– А вы думаете, Эссекс способен на это?
– Отчего же? Эссекс может не любить русских, но он, конечно, понимает, что это и для нас лучше всего – предоставить некоторую свободу Ирану.
– Ну, а русские? Захотят ли они так взглянуть на дело?
– Сушков захочет. Он знает, что нужно дать иранцам возможность самостоятельно разрешать свои внутренние проблемы. Не надо ни навязывать Ирану решения, ни отдавать эту страну в руки продажных правителей. Знаете, я начинаю жалеть, что я такой неопытный дипломат. – Это прозвучало немножко глупо; он хотел пояснить свою мысль но только еще больше все запутал. – Я как-то себе раньше не представлял, что один человек может так много сделать. Если бы у меня было больше опыта и если бы я был уполномочен договариваться с Сушковым, мы вдвоем, наверно, нашли бы правильный выход. Разбирайся я лучше в дипломатических тонкостях, может, что-нибудь и вышло бы, а так я могу только сокрушаться, что слишком мало знаю эти дела и проявлял к ним слишком мало интереса.
На этом разговор оборвался, потому что в комнату вошел пес Асквита и стал с унылым видом обнюхивать туфли Кэтрин. Он был весь мокрый и грязный, и Кэтрин повела его домой, не дав Мак-Грегору выговориться. Огорченный Мак-Грегор надеялся, что сможет продолжить разговор во время вечерней прогулки. Кэтрин умела спрашивать о самом существенном и важном, и, отвечая на ее вопросы, Мак-Грегор отвечал самому себе и разрешал кое-что из собственных недоумений. А теперь поговорить не удастся. И зачем только ей понадобился Эссекс!