Дипломаты
Шрифт:
Белодед поймал себя на мысли, что не может думать о Елене так, как думал после первой встречи. Тогда он мечтал о встрече Елены и Киры и допускал, что они могут быть подругами. А теперь?
Где-то под Режицами поезд остановился.
Вагон окружили конные немцы. До утра еще было далеко, но поля уже укрыл туман – пахло талым снегом и почему-то сырым бельем. Немцы спешились и поднялись на насыпь. Из окна Петр видел, как долговязый офицер в короткой шинели и крагах тщетно пытался зажечь сигарету – видно, безнадежно отсырели спички.
Не
– Соблаговолите… документы…
Да, так и сказал: «Соблаговолите» – и от этого пахнуло тоскливым ветром. Не очень укладывалось в сознании, что в русском поле стоит разъезд конных немцев во главе с офицером, говорящим по-русски.
– Значит, вы направляетесь к генералу Гофману? – Офицер вновь взял под козырек и вернул документы. – Парламентеры, так сказать? Ну что ж, я помогу, но… это не просто, – только сейчас он поднял рассеянно-матовые глаза. – Ведь идет война… уже идет.
Он вышел из вагона и тотчас вернулся с двумя солдатами.
Медленно поднялся семафор, поезд тронулся.
Офицер даже не снял шинели, будто зашел в вагон на четверть часа: сейчас поезд подойдет к станции и он выйдет. Кстати, вдоль железнодорожного полотна, поспешая за поездом, движется конный разъезд немцев, и там конь офицера, серый в яблоках.
Кокорев стоял у окна в противоположном конце вагона и изредка, осторожно смотрел на немца. Петр видел, как при этом сужались глаза Кокорева и вздрагивали ноздри.
– Вам не по душе этот немец больше, чем любой другой? – спросил Петр Кокорева вполголоса.
– Больше, – сказал Кокорев, не оборачиваясь.
– Ведь он небось добрый час простоял на ветру, дожидаясь? – улыбнулся Петр, все-таки его не покидало чувство юмора. – А потом был так вежлив: не крикнул, не вспылил, поверил почти на слово…
– И взял в плен, – добавил Кокорев.
– Погодите, вы сказали: в плен? – Петр уже все понял, однако тона не изменил, – он не ожидал, что слово это услышит именно от Кокорева.
– Да, и вы будете находиться в плену столько, сколько хочет немец. – Кокорев взглянул в дальний конец вагона, и вновь ноздри вздрогнули.
– Но… Гофман? – произнес Петр, точно каждое слово Кокорева было для Белодеда откровением. – Он подошел к Кокореву ближе.
Кокорев улыбнулся – было приятно, что в столь ответственном разговоре инициатива принадлежала ему. Пожалуй, прежде было иначе.
– Но именно Гофман, а некто иной, прислал этого офицера, прислал и наказал держать вас ровно столько, сколько ему. Гофману, будет угодно.
Петр взглянул на немца: казалось, тот не шелохнулся, продолжал смотреть в окно, за которым спорой рысью двигался конный разъезд и этот конь без седока, в яблоках.
– Ну что ж, я сейчас подойду к нему, –
Кокорев потер руки, не ладони, а тыльные части рук, потер одну о другую. Лицо его стало меловым, и только зерна пота, рассыпавшиеся по лицу, свидетельствовали, как ему худо.
– Я хочу задать вопрос, – сказал Петр Кокореву, указывая на немца, – последний вопрос.
Кокорев встревожился:
– Вы хотите пригрозить ему?
– Я просто скажу, что хочу говорить с Гофманом.
– Он откажет, Петр Дорофеевич.
– Вот тогда я пригрожу ему.
Петр увидел, как заалели мочки ушей Кокорева.
– Петр Дорофеевич, не сочтите мальчишеством, – произнес Кокорев. – Но лучше это сделать мне.
– У вас нет права, – сказал Белодед, сказал с той интонацией, которая не оставляла сомнений: он не передоверит этой обязанности никому.
– Но если немец обратится к оружию, я пристрелю его, – сказал Кокорев, и рука скользнула к заднему карману брюк – маленький браунинг был там.
– Этого не надо делать, – возразил Петр.
– Сделаю, Петр Дорофеевич. Не могу не сделать.
– Не надо, – проговорил Белодед, а сам подумал: «А он настоящий, этот Вася Кокорев!»
Петр пошел в конец вагона, где стоял немец. Чем ближе Петр подходил к офицеру, тем медленнее становился шаг. Белодед будто хотел, чтобы, до того как будут сказаны все слова, сам шаг, неторопливо-размеренный и, быть может, грозный, был замечен офицером.
– Господин офицер…
Немец продолжал смотреть в окно, будто самое значительное происходило там, где резвой иноходью бежали кони.
– Когда мы сможем увидеть генерала?
Офицер обратил глаза на Петра, глаза, не лицо – было похоже, что тонкая шея офицера отвердела и плохо поворачивается.
– Мне нелегко ответить на ваш вопрос, – проговорил немец.
– Когда мы можем вручить пакет генералу? – произнес Петр громче – хотелось, чтобы каждое слово было слышно в том конце коридора, где стоял Кокорев.
Квадратные плечи офицера приподнялись, выражая недоумение.
– Не знаю, – сказал он.
За высокими плечами немца было окно. Дальше – полотно железной дороги. Еще дальше – поле. Светало далеко в стороне, за косогором; очевидно, солнце должно было взойти оттуда. Поезд шел медленно, и конная группа немцев могла двигаться с ним вровень.
– Я хочу вам сказать, – произнес Петр раздельно – когда он волновался, он должен был говорить раздельно, иначе слова наскакивали одно на другое я получалась каша. – Хочу сказать, – повторил он еще четче и медленнее, а заодно и громче: он хотел, чтобы Кокорев все слышал, – ваш план мне ясен.
– Какой план? – улыбнулся немец. Это было похоже на диво: деревянный человек, едва научившийся двигать руками и ногами, вдруг улыбнулся.
– Вам надо удержать нас здесь, чтобы выгадать часы, которые вам необходимы.