Директива Джэнсона
Шрифт:
– Энгус, – снова начал Джэнсон, – я пришел к тебе, чтобы поговорить о Петере Новаке.
Филдинг внезапно насторожился.
– Ты принес от него известия?
– О нем.
Филдинг помолчал.
– Я внезапно почувствовал сквозняк, – сказал он. – И очень леденящий.
Он подергал себя за мочку уха.
– Не знаю, какие известия дошли до тебя, – осторожно произнес Джэнсон.
– Ничего не понимаю…
– Энгус, – сказал Джэнсон, – его нет в живых.
Декан Тринити-Колледжа, побледнев, долго молча смотрел на Джэнсона. Затем он опустился в деревянное кресло со спинкой в виде арфы, бессильно свалился, словно из него вышел весь воздух.
– В прошлом уже не раз возникали ложные слухи о его кончине, – глухо пробормотал ученый.
Джэнсон сел рядом с ним.
– Он погиб у меня на глазах.
Энгус Филдинг, обмякнув, откинулся назад, внезапно превратившись в старика.
– Это невозможно, –
– Он погиб у меня на глазах, – повторил Джэнсон.
Он рассказал Филдингу о том, что произошло на Ануре. Его дыхание стало частым, когда он дошел до неутихшей боли взрыва в воздухе. Энгус безмолвно слушал его, полуприкрыв глаза, время от времени кивая, словно выслушивая ответ студента.
Когда-то Джэнсон был одним из таких студентов. Правда, не из той обычной розовощекой разновидности, что, закинув за спину ранцы с обтрепанными учебниками и подтекающими шариковыми ручками, катаются на велосипедах по Кингз-Перейд. Джэнсон впервые появился в Тринити, в числе других, приглашенных профессором Маршаллом, разбитый и измученный, отощавший и осунувшийся, все еще не исцеливший изуродованное тело и опустошенный дух после полуторагодового пребывания в аду лагеря для военнопленных и предшествовавших этому зверств. На дворе стоял 1974 год, и Джэнсон постарался подхватить с того места, где остановился, продолжить изучение истории экономики, начатое в университете штата Мичиган в Энн-Арборе. Коммандос из «Морских львов» учился заново быть студентом. Сначала он очень боялся, что не сможет приспособиться. Однако разве военная подготовка не научила его адаптироваться в любом окружении? На смену шифровальным таблицам и топографическим картам пришли исторические трактаты и экономические формулы, но Джэнсон атаковал их с той же упрямой решительностью и с той же настойчивостью.
Дома у Филдинга в Невилл-корт Джэнсон читал свои рефераты, а ученый, казалось, дремал под звуки его голоса. Однако, когда приходило время, Филдинг открывал глаза, моргал и начинал громить один за другим все слабые места в его работе. Как-то раз Джэнсон рассказывал о последствиях для мелких фермеров политики объединения Германии, проводимой Бисмарком. Филдинг, казалось, очнулся от сна, только когда он закончил, и тут на Джэнсона градом стрел полетели вопросы. Какая разница между экспансионизмом и региональной консолидацией? Каковы были долгосрочные последствия аннексии княжества Шлезвиг-Гольштейн, произошедшей за несколько лет до этого? Ну а насчет тех цифр, которые он использовал в качестве исходных данных своих аргументов, о девальвации немецкой марки в период с 1873 по 1877 год, – они ведь взяты из работы Ходжемана, не так ли, молодой человек? А напрасно: старик Ходжеман тут здорово напутал – что вы хотите, он же из Оксфорда! Дорогой мой мальчик, мне очень жаль, но я вынужден попросить вас переделать заново всю работу. Прежде чем возводить здание, убедитесь в прочности фундамента.
Филдинг обладал острым как бритва умом; его манеры были изысканными, невозмутимыми, можно сказать, даже легкомысленными. Он частенько цитировал слова Шекспира про «улыбающегося с ножом», и, хотя он не был лицемером, эти слова как нельзя лучше характеризовали его стиль преподавания. То, что Джэнсона направили именно к Филдингу, как весело признался ученый через несколько месяцев после начала занятий, не было случайностью. У Филдинга имелись друзья в Вашингтоне, на которых произвели впечатление высокие отзывы о молодом Джэнсоне, показавшем себя с самой хорошей стороны; они попросили Филдинга присматривать за ним. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, Джэнсон не мог с уверенностью сказать, завербовал ли Филдинг его напрямую в Отдел консульских операций, или же ученый просто подтолкнул его в нужном направлении, предоставив самому принимать окончательное решение. Джэнсон помнил долгие беседы о «справедливой войне», о взаимоотношениях реализма и идеализма в насилии, санкционированном государством. Быть может, заставляя Джэнсона составить свое мнение относительно самого широкого спектра предметов, Филдинг просто развивал аналитические способности своего ученика? Или же он незаметно корректировал взгляды Джэнсона, заставляя сломленного войной молодого человека снова посвятить свою жизнь служению родине?
Филдинг промокнул глаза носовым платком, но в них по-прежнему блестели слезы.
– Это был великий человек, Пол. Возможно, сейчас уже немодно использовать подобные выражения, но другого такого человека я не знал. Господи, такой ум, прозорливость, сострадание – Петеру Новаку не было равных. Я всегда считал, что Всевышний ниспослал мне благословение, познакомив с ним. Я считал, наш век – новый век благословенен тем, что Петер Новак живет в нем! – Он на мгновение закрыл лицо руками. – Ну вот, я становлюсь старым дураком, лепечу какую-то чушь. О, Пол, я не из
Негромко шмыгнув носом, Филдинг отчаянно заморгал, пытаясь не выказывать свои чувства.
– Я был перед ним в неоплатном долгу, – проронил Джэнсон, вспоминая пыль Бааклины.
– Как и весь мир, – поправил его Филдинг. – Вот почему я сказал, что этого не может быть. Я имел в виду не событие, а его последствия. Петер Новак не должен был умереть. От него слишком многое зависит. Слишком много осторожных попыток обрести мир и стабильность, направляемых им, поддерживаемых им, вдохновляемых им. Если он погибнет, с ним погибнут многие, жертвы бессмысленных страданий и жестокости – курды, палестинцы, цыгане, отверженные всего мира. Христиане в Судане, мусульмане на Филиппинах, индейцы в Гондурасе, хуту в Руанде, айны в Японии. Сепаратисты в Сенегале… Но к чему даже начинать этот скорбный список damnes de la terre? [31] Произойдет много ужасного. Много, очень много ужасного. Они одержат верх.
31
Изгоев нашей земли (фр.).
Филдинг как-то постарел, весь сжался. Жизненные силы его покинули.
– Возможно, игру можно свести к ничьей, – тихо заметил Джэнсон.
Лицо ученого исказилось в отчаянии.
– Ты хочешь заверить меня в том, что Америка в своем бюрократическом ключе подхватит выпавшее знамя. Возможно, ты даже считаешь, что в этом священная обязанность твоей родины. Но вы, американцы, никак не можете осознать в полной мере, насколько прочно укоренились антиамериканские настроения. В эпоху после окончания «холодной войны» люди во всем мире проникаются ощущением, что они живут под американской экономической оккупацией. Вы говорите о «глобализации», а они слышат «американизация». Вы видите по телевизору кадры антиамериканских демонстраций в Малайзии или Индонезии, протесты в Генуе и Монреале, слышите о бомбах, взорванных в сети «Макдоналдс» во Франции, – и думаете, что это лишь досадные недоразумения. Напротив. Это предвестники бури, похожие на плевки, первые капли дождя, падающие на землю перед ливнем.
Джэнсон кивнул. Подобные рассуждения он уже слышал.
– Не так давно один человек сказал мне, что враждебность направлена не на то, что Америка делает, а на то, чем Америка является.
– И именно поэтому роль, которую играл Петер Новак, была неоценима. Никто не сможет его заменить. – Голос декана наполнился жаром. – Он не был американцем, и его не воспринимали как американского прислужника. Всем было известно, что Новак отверг предложения Америки, что он выводил из себя ваше внешнеполитическое ведомство своей независимой политикой. Его единственной путеводной звездой была его совесть. Этот человек смог встать во весь рост и заявить, что человечество сбилось с пути. Он говорил во всеуслышание, что рынок без совести существовать не может, – и его голос доходил до людей. Чуда свободного рынка недостаточно; Новак говорил: «Наша совесть должна подсказать нам, куда идти, и придать нам решимости достичь цели». – Голос Филдинга дрогнул; он сглотнул комок в горле. – Вот что я имел в виду, говоря, что такой человек не должен был погибнуть.
– Однако он погиб, – сказал Джэнсон.
Филдинг плавно раскачивался взад и вперед в кресле, словно на волнах. Какое-то время он молчал, затем широко раскрыл свои светло-голубые глаза.
– Что очень странно, об этом не было абсолютно никаких сообщений – ни о похищении Новака, ни о его гибели. Очень странно. Ты изложил мне факты, но не предоставил объяснения.
Взгляд Филдинга устремился к затянутому облаками небу, нависшему над не имеющим возраста величием внутреннего двора. Нагнанные с болот Кембриджшира тучи над грубо обтесанным портлендским камнем построек: картина, не меняющаяся веками.